Феррейра Кастро - Сельва

— Некоторое время… Пока тебя не устроят как-нибудь получше. Я тебя очень хорошо рекомендовал!

И, боясь внезапного разочарования племянника, Маседо попытался его утешить:

— Но ты не огорчайся из-за этого! Когда ты приедешь туда и они увидят, на что ты способен, я уверен, что они подыщут тебе местечко получше. К тому же многие теперешние владельцы серингалов начинали как простые сборщики. Скольких из них я здесь повидал! Для человека самое главное быть везучим и иметь голову на плечах. Не так страшен черт, как его малюют. Кстати, сколько тебе точно лет?

— Двадцать шесть.

— Двадцать шесть? Так я ему и сказал. Но поскольку я не был уверен… Двадцать шесть лет! Никто тебе не даст! Ты совсем мальчишка, у тебя может быть великое будущее. В те места только в таком возрасте и ехать, особенно если ты новичок…

Алберто погрузился в молчание, задумчиво уставившись на старый диван. Потом спросил:

— Когда ж отъезд?

— Завтра вечером, на «Жусто Шермоне». Тебе нужно еще что-нибудь сделать?

— Нет. Ничего… Я просто так спросил…

Когда завербованные прибыли на дебаркадер, «Жусто Шермон» проводил последние часы на приколе у пирса. Глаза темнокожей ватаги, внезапно остановленной ее предводителем, прощупывали пароход от борта до борта, пронизывая обе палубы, залитые светом: верхняя — мягким, скромным, нижняя — резким, освещающим черные впадины трюма. Кругом кипела работа, сновали вагонетки, скрежетали подъемные краны. Грузили все то, что «Жусто Шермон» должен был увезти. Зычными голосами отдавались команды, слышались глухие удары падающих в трюмы грузов, какие-то резкие звуки наподобие выстрелов. Вдоль стены, в тени и на солнце, около других причаленных судов было тоже довольно шумно. Но среди всех этих судов «Жусто Шермон», гордость компании «Амазон ривер», со своими двумя высокими трубами и изящно удлиненной формой, имел явное преимущество перед тяжелыми и ленивыми «Ватиканос» с их китообразными носами. «Жусто Шермон» заставлял восхищаться собой, где бы он ни проходил…

Верхняя палуба была предназначена для пассажиров первого класса, лишь в центре ее имелся короткий ряд кают, а ближе к корме она была открыта от борта до борта. Там за длинными столами, покрытыми белоснежными скатертями и уставленными искрящимися хрустальными бокалами и графинами, можно было поужинать или подремать в усыпляющем гамаке под теплым бризом амазонских ночей. Разве это не чудесный подарок даже для людей искушенных, много повидавших на белом свете.

И вот на верхней палубе уже виднелись, еще не снявшие шляп и окруженные чемоданами и баулами, многие из счастливчиков, которым предстояло наслаждаться всей этой роскошью: владельцы каучуковых плантаций, государственные чиновники и богатые боливийцы, возвращающиеся на свою родину. И кругом — прощальные жесты и напутствия провожающих, последние улыбки тех, кто расплачется, когда пароход отойдет от причала.

Наведя справки и все еще страшась, что у него сбежит еще кто-нибудь из навербованных, внезапно появился Балбино и объявил о посадке. Его беспокойные глаза ощупывали это стадо в быстром и успокаивающем пересчете.

Новые поселенцы Параизо поднимались на борт по узким сходням, опущенным на пристань с парохода. Одни посмеивались над страхом других, хватавшихся рукой за впереди идущих в наивной солидарности людей, которые вдруг перестали ощущать под ногами землю.

На борту, когда они приблизились к люку, куда опускали грузы, судовой ревизор грубым и повелительным голосом приказал им остановиться. На мгновение они задержались в нерешительности, а затем подались влево, за Алберто, который нашел там укромное место.

Эта палуба, в отличие от верхней, была мокрой, грязной, скользкой. Повсюду воняло клейким жидким птичьим пометом, и запах этот проникал, казалось, даже в кожные поры.

— Оставайтесь здесь. Как только пароход закончит погрузку, развесят гамаки, — сказал им Балбино перед тем, как подняться на палубу первого класса.

На борту уже находились и другие такие же невежественные парни — рабочий скот, предназначенный для различных каучуковых промыслов на далекой реке Мадейре. Некоторые везли с собой детей и женщин, и все они производили ужасное впечатление — нищая, оборванная толпа со страдальческими, тусклыми лицами.

Повсюду стоял отвратительный запах, и Алберто уже начало тошнить, когда он увидел жирную тушу Маседо, приближавшуюся к нему быстрыми шажками. Дядюшка рыскал взглядом по сторонам, явно высматривая его.