Галина Демыкина - Была не была

Как это? Был свой такой человек — обопрись не упадешь, а теперь опять настырные глаза.

Как это? Глянет из глаз зверь, а потом уйдет. Но он же сидит где-то там. Как эти музыканты на эстраде — подудят и уйдут за бархатные занавески. Но ведь они там. И снова выйдут в свой час. Вот они, вот.

Дзынь! — тарелки.

Око-ко! — саксофон. Будто схватил за горло. И труба — бу-бу-бу, — как погоня.

Это хитрая музыка. Она хочет перекрыть голоса: всё, мол, как надо. Подбавить блеску осоловелым глазам — вовсе, мол, и не пьяные.

Кушайте, мальчики, пейте. Эх, птенцы вы неоперенные!

Они сидят в обнимку, как братья. Но все теперь иначе. Доверия нет.

— Ты, Алексей, кого надо, бойся. Меня не бойся. Я еще в жизни не раскалывался. А денежки — на. Бери. Твоя доля.

— Не возьму. Сдались мне эти деньги.

Как побелело у Альки лицо. И у Длинного, между прочим, тоже. А глаза — как револьверные дула.

— Бери, гад, когда дают.

(Прорвало все-таки!)

Пьяный за соседним столиком оторвал голову от скатерти. Привстал. (Какое ему дело?)

— Ну, берешь?

— Нет.

— Хуже будет. Задумал что? Учти — первый сядешь.

— Иди ты… Ничего не задумал. Не буду, и все.

— Чистеньким хочешь выйти? Ну, как знаешь. Пеняй на себя.

Пьяный тип подошел к Альке, совсем твердо подошел.

— На минутку, паренек.

— Никуда я не пойду.

Он потянул Альку. Алька не поддался. Тот кивнул официанту — помогите, мол.

И официант — прямо трудно поверить! — взял Альку за плечи и стал выводить: «Напился, шпаненок!» Будто не видит, кто Алька и кто этот тип.

Володя вскочил. Длинный прижал его руку к столу.

— Поклюй тут, птенчик. Посиди, — и держал его, будто по-дружески. А все двигалось как прежде.

Только у подавальщицы съехала корона и помада размазалась вокруг губ. А на эстраде сидели уродливые трубачи в черных фраках, и щеки их раздувались, как животы у лягушек. Не было паруса, не было легких волн. Было тошно от страха и стыда. И никто, никто не знал, что происходит. И не хотел знать.

— Ну, ладно, давай проваливай.

Володе сунули пальтецо, пнули, как собаку.

На улице было светло. Шли, бежали, плелись люди. Шлепал толстыми шинами автобус. Из чьего-то раскрытого окна кричало радио:

А Тошка, наверное, играет гаммы. Дома, может, только встали из-за стола. Трудно поверить — ничего не изменилось. Прошел какой-нибудь час. Его можно было проспать. Пробегать в футбол. Его могло не быть, этого гадкого часа.

Где же Алька?

Тетя Лида ликовала. Полководец, выигравший битву. Он не хочет знать, сколько своих положил. Победа!

Голос победы перехватил Володю у самых ворот.

— Володя, домой!

Может, махнуть сначала к Альке? Вернулся ли?

— Володя!

Нет, не удастся.

Почему надо держать его на прицеле? Оглашать двор дикими криками? Может, это не центр столицы, а джунгли? Может, скоро при его приближении будут бить в там-тамы? И что она торчит — ведь мама приехала.

Теперь Володе легче: сегодня они с Алькой одержали маленькую победу в этом сухопутном «Парусе». Больше Длинный не позовет их. Теперь можно глядеть в глаза всем. Даже маме. Прямо в глаза.

Дверь отворилась без звонка. Краснощекое ликование металось по квартире. Имя его было «Яжеговорила».

— Яжеговорила, нельзя с ним дружить. А Коля: «Почему, почему?»

Мама сидела на стуле у окна. Глаза заплаканы. Довели уже! Наговорили!

В мыслях своих Володя бросился к ней: «Мама! Не плачь! Поверь мне. Мне, а не им».

Но они, тетя Лида и папа, были здесь. Папа без очков. На Володю не глядит. Володя бы тоже на его месте не глядел. Зато тетя Лида!

Ее радость освещала даже немытую посуду и огрызки на столе. Такое счастье — она была права!

— Где ты был? — Это мама. Голос металлический, как у робота.

Володя опустил голову, насупился.

Но про себя он говорил с ней ласково. Она не виновата, ее тут довели. «Мама, — говорил он, — давай так, ты скажешь: «Пойдем, сын, пройдемся». Мы выйдем, и я все расскажу. Сам расскажу».

Но мама не слышала. Да и как услышать — ведь он молчал, только ниже гнул голову.