Лисандро Отеро - Так было. Бертильон 166

Кто-то, открыв дверь, толкает его в кабачок. Мальчик падает. Негр подхватывает его и прижимает к себе. Ребенок перестает кричать и лишь вздрагивает, всхлипывая…

Подкатили грузовики с солдатами. На улице остались только солдаты и полицейские. В кабачок до отказа набился народ. Мужчины и женщины кричат, плачут, молятся.

— Боже мой, боже!

— Опять стреляют!

Какая-то женщина, услышав выстрелы, дико закричала:

— Хуан! Хуанито! Ох, где же ты? Хуан!

Ее муж, лежавший на полу в противоположном углу, громко отозвался, стараясь перекричать шум выстрелов:

— Я здесь! Здесь!

Рядом причитал старик:

— Пощади, господа! Смилуйся и пощади нас, господи!

В окно было видно, как солдаты в маскировочных костюмах, в касках, с винтовками и ранцами за спиной лезли по столбам на крыши домов. Бежали по железным и черепичным крышам. Стреляли.

Стрельба длилась еще с полчаса. Потом стихла. Лежавшие на полу в кабачке начали подниматься. Люди выходили на улицу. Негр тоже вышел.

— Кажется, кончилось.

— Да, вроде…

— Кончилось, слава богу!

Ни одного раненого солдата. Некоторые лишь обожгли руки о стволы винтовок, раскалившиеся от частой стрельбы. На тротуаре около дома — четыре трупа. Четыре молодых человека в спортивных рубашках с короткими рукавами. Трое белых и мулат. Четыре окровавленных юношеских тела.

— Бедняги, — сказала старуха негритянка.

— Что произошло? Что случилось? — спрашивали вокруг.

— Склад оружия, — объяснил капрал.

Толпа снова сгрудилась. Капитан выстрелил в воздух, и опять началась паника. Люди моментально разбежались. Остались только солдаты. Солдаты и четыре трупа.

Самые любопытные притаились за углами домов. Негр стоял у дверей кабачка. За его спиной пряталась женщина, она держала за руку мальчика и все время его успокаивала. Мимо промчался зеленый военный грузовик. Остановился у сквера. В кузове виднелись три небрежно сколоченных гроба. Солдаты уложили в них убитых. Труп мулата кинули на труп одного из белых, лицом на ноги.

Три гроба стояли в кузове. Грузовик тронулся.

С тяжелым сердцем покинул негр кабачок, так и не поев, весь в пыли. Но сейчас его занимало другое. Столько солдат, столько солдат против четырех мальчиков! А сколько людей лежало на полу? Сколько их лежит в других местах? «Негры не борются с Батистой!» Четыре мальчика, вооруженные солдаты и люди, лежащие на полу…

Мать Ракели, София, хозяйничала на кухне. Ее худое, поблекшее лицо было сплошь изрезано морщинами, слишком глубокими для женщины пятидесяти четырех лет. А вечный страх, затаившийся в глазах, еще больше старил ее. Она сновала по кухне, взад и вперед, то и дело подходя к плите, в которой жарко пылали угли. Сновала и разговаривала сама с собой:

— А кто расскажет обо всем Хуану? Я не расскажу. Он ведь сумасшедший… Такое мне устроит! Я слишком стара для подобных сцен… Рис-то никак не сварится! Уже пора готовить мясо. А плачу здесь только я. Больше никто.

Прислонясь к стене, она промакнула глаза рукавом, потом протерла их подолом старого сиреневого платья. И снова метнулась к духовке, бормоча про себя:

— Когда кончится этот кошмар! Покойников не перечесть… И Ракель замешана в этих делах. А что могу сделать я? Молчать. Страдать и молчать. Пусть меня тоже арестуют, как фиделистку… Как хочется покоя! Без политики, провались она… Но надо молчать, молчать!

Она заглянула в кастрюлю и на мгновение застыла с алюминиевой крышкой в одной руке и с вилкой в другой.

— Поздно. Уже полдень, больше двенадцати. А Хуана нет. Но я ему ничего не скажу, ни в коем случае. Какое мне дело до этого правительства! — Она вздохнула, сжала виски кончиками пальцев. — Ничего не скажу. Пока правительство меня не трогает… А если тронет… Все равно надо молчать. И терпеть. Столько солдат и полицейских! А если убьют…

Она снова открыла кастрюлю, но клокотание фасоли не заглушало голосов, доносившихся от входных дверей. София осторожно закрыла кастрюлю и прислушалась. Теперь говорили в комнате. Она стояла тихо, напряженно ловя каждое слово.

— Что случилось? — спросила Ракель.

— Лико просил передать, — ответил мужской голос, — чтобы ты скорее вынесла из дома все, что может тебя скомпрометировать. Наверняка к вам придут с обыском…

Старая София не шевелилась. Только глаза расширились от ужаса и дышать стало очень трудно. Снова послышался голос дочери:

— Ничего страшного. Я уверена… У нас все в порядке, пусть приходят когда угодно. Они ничего не найдут.