Мор Йокаи - Призрак в Лубло

– Ведь это только душа ваша, друг мой, а не вы сами?

– Нет, это я сам, но без души, – ехидно заметил Михай.

(Кто знает, что-то он имел в виду?) – А куда это вы, милостивые государи, путь держите?

– Гость у границ нашего города, – шутливо отвечал триумвир, – вот мы и везем ему, бедному, немножко провианта. (Достойному господину Холеци никогда не изменяло чувство юмора.)

– Н-да, ну что ж, везите, только трудновато будет вам его догнать.

– Как так?

– А так, что он уже за тридевять земель отсюда. Ушел гость, ушел, не простившись.

– Неужели? – прошепелявила вдовушка Фабиан.

– Жаль! – вздохнул почтеннейший Фекете. – Бек упустил возможность услышать на редкость красивую речь.

Тут Лештяк рассказал историю с кафтаном, отчего физиономия господина Шамуэля Холеци стала вдруг кирпично-красного цвета.

– Знатное событие, – пробормотал он, недовольно почесывая свой курносый нос. – Да такого, наверное, со времени сотворения мира еще не случалось.

Но замешательство его длилось всего лишь одну минуту. Холеци был хитрая лиса и умел быстро найтись.

– Ну-ка, возчики! Эй, люди, поворачивай домой! Великий день выдался для Кечкемета!

А сам спрыгнул с лошади и преисполненным почтения голосом воскликнул:

– Садитесь на моего конька, достойнейший Михай

Лештяк. Не могу я так позорить вас, заставить трястись на этой кляче.

– Ничего, она вполне хороша для меня. Благодарю вас.

Сажали меня на нее все три триумвира вместе, значит один триумвир не вправе ссаживать.

– Ну, тогда вот что. Садитесь-ка на моего коня вы, Пал

Фекете, и скачите в город сообщить о случившемся.

Кечкометский Цицерон ухватился за возможность щедро вознаградить себя за непроизнесенную речь.

– Во весь опор поскачу! Вот уж счастье мне привалило

– на таком красивом коньке прокатиться! Однако дайте же мне какой-нибудь кнут, а то у меня ведь шпор-то нет.

Но горячей «Чаровнице» не нужно было никакого кнута, она понесла великого оратора, словно сказочный конь-огонь, которому вместо овса подсыпали в торбу угли.

Лошадь была вся в мыле, пар валил у нее из ноздрей, да в с самого господина Фекете пот лил в три ручья, когда прискакал он на базарную площадь, где и произнес восторженную, расцвеченную перлами ораторского искусства речь, возвестив сбежавшимся со всех сторон горожанам об особом милосердии творца, ниспосланном городу: о том, что бессловесный предмет одежды словно обрел вдруг дар речи и отогнал от границ города свирепого ворога.

– Произошло чудо! Почтенные жители Кечкемета, звоните в колокола! Алчный Олай-бек пал ниц и трижды поцеловал на господине Михае Лештяке кафтан, подобострастно вопрошая: «Что прикажешь, о посланец города

Кечкемета?» На что господин Михай Лештяк поднял голову и, подобно мудрейшему и достойнейшему Сенеке (кто из вас не слышал о нем?!), так ответил ему: «Не мешайте мне чертить», – иными словами убирайтесь отсюда ко всем чертям!

– Я не уверен, что Сенека сказал именно так! – прервал его визгливым голоском реформаторский проповедник преподобный Эжайаш Мокрош.

Но Пал Фекете не дал себя сбить:

– Зато я уверен, что подводы с хлебом, волы, сумка с деньгами, триумвир и Михай Лештяк уже возвращаются в наш родной город!

Раздались громкие крики ликования. С быстротой огня разнесся слух о чуде; с улицы на улицу, из дома в дом катилась повергающая всех в изумление весть. Позорно свергнутые, всеми осмеянные сенаторы вновь выползли на свет божий, к людям. И люди прокричали «ура» в честь

Поросноки, расступились и сняли шляпы, давая дорогу старому Инокаи. А почтеннейшего Ференца Криштона громкими выкриками: «Просим, просим!» – уговорили произнести речь. Его милость не заставил себя долго упрашивать, а взобрался на бочку из-под капусты, стоявшую на рыночной площади, и сказал лишь следующее:

– Прошу у вас справедливости к гениальному юноше, которому мы все обязаны этим великим днем.

– Справедливости! – эхом вырвалось из тысячи глоток.

Толпа горожан, увеличивавшаяся с каждым мигом, словно река в половодье, колыхалась. Повсюду стоял гул, кипело оживление; мужчины и женщины, оживленно жестикулируя, передавали только что подошедшим слова Пала Фекете о чуде с «говорящим кафтаном». Разумеется, каждый прибавлял от себя какую-нибудь новую цветистую подробность.

Вместе с воздухом, сотрясаемым приветствиями и здравицами, люди вдыхали в себя колоссальное воодушевление, заставлявшее трепетать их сердца. Все суетились, кричали – каждый свое, но мысли всех были об одном. Мамаши вырядили своих дочек в белые платья, видные граждане города ринулись в городские конюшни, чтобы запрячь в экипаж четверку знаменитых вороных жеребцов. (Быстро – ленты в гривы!) Старички волокли на рыночную площадь мортиры; по дороге отыскав в трактире