Мор Йокаи - Призрак в Лубло

– А вам чего здесь надо? – грубо спросил его Путноки.

– Я за парнем пришел, милостивый государь.

– За каким еще парнем?

– За сыном моим. Заберу домой беднягу.

– Если мы его отпустим...

– Конечно, конечно, – проговорил старик небрежно и развернул перед господином Путноки грамоту Ибрагим-паши. – А вообще как господам будет угодно...

Пробежав послание паши, триумвират капитулировал, от страха даже за затылок схватился, ибо добрейший Ибрагим-паша, взяв перо в руки, никогда не мог начертать серьезного послания, не сдобрив его веселой шуткой. Так и на этот раз внизу он приписал: «Вижу, у вас очень свербят шеи».

– Вот теперь другое дело, – проговорил перетрусивший триумвират. – Приказу мы подчиняемся. Однако сейчас поздний вечер, да и тюремщика уже нет. Выпустим мы твоего Михая завтра утром.

Портной отправился домой, но чуть свет снова был у ворот ратуши. Погода стояла прескверная, клубился плотный туман, падал легкий снежок.

«Отцы города» явились в ратушу довольно рано, особенно Путноки, которого ночью осенила отличная мысль; он спешил изложить ее своим коллегам.

– Нехорошо будет, если Лештяк выйдет на свободу. В

башке у него ума и хитрости хоть отбавляй.

– Да, башка у него крепкая, это верно. Но и санджак-паше мы не можем перечить.

– А я и не собираюсь этого делать. Выпустить-то его на свободу мы выпустим, но пошлем в такое место, откуда он уж больше никогда не воротится. Словом, поручите это мне, милостивые государи!

На улицах было на редкость людно для такого раннего часа. Жители – кто в котомках, кто на тележках – спешили увезти все, что было у них ценного, на отдаленные хутора.

Появление Олай-бека у стен города повергло всех в ужас.

Ибо бравый Олай-бек, нужно признать, не был торгашом, подобно Чуде, или ничтожеством, вроде Дервиш-бека, которые довольствовались похищением какого-то там попика или красивой девчонки. Храбрый Олай-бек был человеком широкого размаха. Наведывался он редко, но уж если приходил то угонял в рабство сразу целую улицу: женщин, детей, причем со всем скарбом, с лошадьми и домашним скотом, – не оставляя после себя ничего, кроме свиней, мясо которых, как животных нечистых, запрещает есть святой Коран. Таков был Олай-бек, надо отдать ему должное.

Прослышав об его требованиях, именитые люди Кечкемета потянулись к зданию ратуши: один нес денег, другой – хлеб, третий шел предложить дров. На дворе было раннее утро, но дурные вести – лучший будильник.

Многие недовольно заворчали, когда господин Путноки распорядился привести Михая Лештяка из тюрьмы в ратушу.

Лештяк предстал перед триумвиратами немного побледневшим, но с высоко поднятой головой.

– Михай Лештяк, – торжественно провозгласил триумвират – вам возвращается свобода!

По залу прокатился недовольный гул.

– У вас сильный покровитель. Сам будайский визирь! –

ядовито добавил Путноки.

Лештяк ничего не ответил. Он сделал нетерпеливое движение, словно собираясь уйти.

– Не так быстро! Погодите! Будайский паша – не папа римский, господин бывший бургомистр! Он может отпирать и запирать тюремные замки, но грехи отпускать он не может. Их следует искупать.

Воцарилась томительная тишина; все, затаив дыхание, ждали, что же будет дальше.

– У границ города стоит беспощадный Олай-бек. За

Крапивным озером. Он наложил на город огромную дань, которую нам надлежало переслать ему сегодня до полудня.

А мы не в силах собрать ее. Так вот, Михай Лештяк, знаете, к чему мы вас приговариваем?

– Коли скажете – буду знать!

Ехидно посмеиваясь, Балаж Путноки продолжал:

– Привезли вы нам кафтанчик. Вот мы и посмотрим теперь, на что он годится. Так что наденьте-ка его на себя и поезжайте к беку!

Сердце у Мишки сжалось. Но он тотчас же овладел собой и приказал самому себе: «Не бояться! Нельзя...»

Сердце его трепетало и голос стал глуше, бесцветнее, но на лице было выражение полнейшего спокойствия, когда он произнес:

– И что же я должен сказать беку?

– Скажете ему, чтобы он удовольствовался половиной дани, да и ту подождал бы еще день-два, пока мы ее соберем. Или же, черт возьми, предложите ему кафтан, который равнозначен пятидесяти лошадям, ста волам и почти четырем тысячам золотых. Он, верно, будет доволен, кхе-кхе-кхе, а сдачу, если дадут, привезите, милейший, и верните в городскую казну. Ха-ха-ха!

– Но ведь он меня тотчас же посадит на кол или продаст в рабство!

Путноки пожал плечами.