Мор Йокаи - Призрак в Лубло

она всегда держалась тихо, казалась привязанной к нему, мягкой и так пялила на него глаза, словно хотела слиться с ним воедино. Он презирал ее и тем не менее чувствовал себя рядом с нею хорошо. И все это большое хозяйство так манило его, что, казалось, укрощало в нем все: не будь ее родители такими скупыми и алчными, он уже погрузился бы в эту мягкую и теплую грязь, в которую так невольно попал и не в силах был выбраться.

Сердце его было преисполнено невыразимо глубокой печали; он тянулся, но не видел никакого выхода, никакого будущего. С его лица пропала улыбка. Счастливый и шаловливый парень в обществе Жужики Хитвеш, он был без нее хмурым, тихим и молчаливым, рассеянным и серьезным. Вставал ли он, ложился ли спать, шел ли по улице, или брел за лошадью по полю, поникшая голова его безвольно висела, будто вовсе и не принадлежала ему. И так будет вечно и впредь; вся эта жизнь ровно ничего не стоит. . Авось когда-нибудь придет смерть – это было его единственной надеждой.

Когда бы у девицы Мароти не было состояния, если бы пришлось возле нее страдать, мучиться и, гонимому голодом, трудиться, тогда бы он не выдержал; а так, когда он столь уверен, что вся его жизнь будет обеспечена, не придется испытывать нужды в хлебе, мясе – счастливая жизнь!

– он мог предаться печали.

Только бы сердце не щемило так невыносимо! Но оно было словно больная птичка, которая все время плачет и причитает в груди и своими коготками щиплет, терзает его душу, особенно на утренней заре и перед отходом ко сну.

Часто он испытывал потребность широко раскрыть рот и глубоко вздохнуть, как будто в противном случае это маленькое существо – любовь – задохнулось бы там, внутри.

И до каких пор это будет продолжаться? Кто скажет?

Неужто вечно?.

Он задумывался: странно, что этому не учат в школе. В

книгах, правда, человек многое читает о любви, но ничего разумного. Неужто это смертельный недуг?

Вряд ли. Ему не доводилось ни видеть, ни слышать, чтобы кто-нибудь погиб от этого. С этой болезнью не принято ходить к врачу. Раз нет от этого лекарства, значит, это и не болезнь, а какая-то детская хворь, которая скоро пройдет. .

Возможно, что ему придется поплатиться всей своей жизнью за веселое, счастливое чувство, – ну и черт с ним!

Разве это важно, если девушка все равно не думает о нем?

И все же он всегда и везде неотступно видел перед собой ее милое личико. «Вот она, кажется, идет впереди своей странной, немного неуклюжей походкой, порою такой угловатой и мешковатой, – но каким очаровательно милым было каждое ее движение!» Что бы он ни делал, о чем бы ни говорил, где бы ни был, – перед ним стояла

Жужика Хитвеш, и душа его обливалась слезами, все тело содрогалось, стоило только припомнить какую-нибудь новую мелочь или подробность.

Как-то раз ночью ему приснилось, что он был вместе с ней возле машины. Точно так же прижавшись друг к дружке, как столько раз раньше, но гораздо теснее, горячее и безмятежнее. . Впрочем, нет. Что-то было у него в руках

– но что? Он так ломал над этим голову, когда проснулся, что даже заболел. . Но так и не мог вспомнить, что же это было. . Яблоко или что-то в этом роде; и она сидела на горке снопов, молча и так красиво.. И на ней было черное платье, а лицо грустное-грустное.

— Что там? – спросила она и взглянула на него... потому что яблоко, которое он бросил ей на колени, упало на землю.

— Ничего, – ответил он и прильнул к ее коленям. Он прижался головой к ее ногам и долго стоял в таком положении, недвижимый, впитывая в себя запах девичьего тела, и это состояние полузабытья было таким приятным, таким приятным и счастливым, как когда-то давным-давно, когда они вдвоем стояли в розарии и смотрели на раскинувшуюся перед их взорами округу...

И девушка сказала:

— Пришло письмо.

— Куда?

— Ко мне, на наш адрес.

— Чье письмо?

— Девицы Мароти.

И он содрогнулся от ужаса. Ему почудилось, что дочь

Мароти смотрит на него, от этого взгляда он задрожал всем телом, но ему было все равно, пусть себе смотрит, хотя он и знал, что это приведет к страшным последствиям. .

Не беда, по крайней мере так он еще хоть раз убедился, какая добрая его милая, любимая Жужика.

И все это он снова переживал в полусне, даже дольше, чем длился сам сон; и так прижался лицом к чему-то теплому, словно его голова и в самом деле покоилась на коленях у Жужики. Между тем лежал он всего лишь на старом кожухе, от которого пахло овцами и конюшней. . Но он сумел отогнать эти запахи и, отстранившись от кожуха, вновь перенесся далеко, далеко и, поискав, нашел и снова впитал в себя любимый запах. .