Мор Йокаи - Призрак в Лубло

Дети молчали. На сей раз даже мать не сказала: «И что ты несешь всякий вздор!» – ибо на этот раз она согласна была с мужем. Конечно, не для того она берегла и хранила свою дочь от ветра и от дождя, от беды и от работы, чтобы та вышла замуж за последнего батрака и всю жизнь до самой смерти жила на похлебке из отрубей.

— Я к тому говорю это, сынок, что добрый молодец, если он беден, должен искать богатую невесту, а красивая бедная девица пусть ждет своего счастья.

Андриш, наконец, заговорил:

— Что до меня, то я скажу вам, отец, одно: я исходил много земель, много повидал, и не нужно мне никакого богатства, если девица не по нутру. Я лучше возьму в жены такую, у которой ничего нет, кроме рубашки на теле, лишь бы была мне по сердцу!

Старик горестно заметил:

— Так ведь подушка-то у нее, сынок, того...

— «Того» или «не того» – чепуха! И на куриных перьях можно спать не хуже, чем на гагажьем пуху, лишь бы любить друг друга.

— Но, дорогой сынок, когда любишь, то не беда, если у нее и кое-какое состояньице есть. . Небольшой хуторок, лошадка, коровка, гуси, утки...

— Да еще и ребенок!

— Так и у тебя же есть! Там детеныш этой русской женщины.

— Я уже сказал: он мой, а не русской женщины!

— И этот не Балога Неялки, а Марии Мароти.

Парень замолчал. Он задумался о девушке. Потом спросил отца:

— Это какого же Мароти дочка?

— Мароти Куци.

— Который погиб на войне?

— Ага. Ты знал его, что ли?

— Знал.

— Что, меж вами было что-нибудь?

— Нет, ничего.. Просто мы служили в одном взводе. .

Только он уже старик был, лет за сорок, а я молодой, мне и двадцати еще не было. Скверный он был человек, ко всем придирался. Но мне-то было все равно.. Только я его терпеть не мог... за веснушки, по всему лицу...

— Черт с ними, с веснушками, их покрывают деньги.

Каждую свою веснушку Мария Мароти может покрыть серебряной монеткой.

— Ну и пусть покрывает, если кому это нравится. А я не люблю веснушчатых. Еще не хватало, чтобы мой ребенок был веснушчатым!

Над этим все от души рассмеялись да с тем и легли спать, так как было поздно.

Жужика как зачарованная сидела среди них; она ничего не слышала и ни о чем не думала – на ее устах горел поцелуй Йошки, она ощущала его объятия. .

Нужны ли ей еще слова и думы, бывает ли большее счастье?!

10

Йошка то запевал одну песню, то, оборвав ее, принимался за другую, но неизменно возвращался к одной:

...А головушку свою

Я склоню на грудь твою,

Белую, лебяжью.

Белую, лебяжью..

Эту песню он спел несколько раз подряд, готовый вот-вот разрыдаться, затем зашел в небольшую пивную.

Комната была ярко освещена, но людей не было, кроме какого-то оборванца в солдатской шапке и хозяйского сына, готовившего уроки. Дочь корчмаря-еврея, весьма красивая барышня, сидела там же, за прилавком.

— Стакан вина.

— Какого?

— Хорошего.

— Крепкого?

— Позабористее давайте.

Корчмарь принялся выбирать, достал пузатенькую бутылку с пестрой этикеткой и налил из нее в рюмку какую-то зеленую жидкость.

Йошка подозрительно посмотрел, не сироп ли это, но, когда пригубил, зелье обожгло ему рот.

— И впрямь яд.

— Абсент.

— Ишь, зеленый какой! – проговорил нищий солдат.

Йошка взглянул на него.

— Вы почему не идете домой?

— Зачем?

— Разве у вас нет семьи?

— Нет.

— И жены нет?

— Нет и ее.

— И не было?

— Была.

— Куда же она девалась? Умерла?

— Не умерла. . Пошла по плохой дорожке, а я заметил да и прогнал...

Йошка посмотрел на него и задумался. Он удивился тому, что живет, говорит, слушает, смотрит на человека. .

Либо умереть, либо обнимать любимую девушку – иного в этой жизни для него не существовало.

— Ее тоже следовало бы спросить, – заметил он тихим голосом. – Женщину тоже надо было выслушать, что и как. . Подайте и старику, – обратился он к корчмарю.

У солдата не дрогнул на лице ни один мускул. Он взял стакан и хлебнул.

— Я всегда был смирным человеком, – сказал он, – ничего не позволял себе, не пил, не ругался. Я, браток, жестянщик, учился этому ремеслу. В семнадцатом году меня призвали в солдаты вместе с сорокалетними стариками, а в восемнадцатом демобилизовали, был я на русском фронте; а родился я, стало быть, в семьдесят третьем. . в семьдесят третьем, на улице Миклоша. Наш дом во дворе стоит, напротив Фаркаши Тураи.

— А когда же вы прогнали жену?

— В восемьдесят восьмом.

— Давненько, значит, – бросил Йошка.