Ольга Мирошниченко - В сторону южную

— Что означает ПДУ? — спросил, аккуратно прилаживая надорванный сухой кусок бумаги у выключателя.

— Передвижной, универсальный. Да не беспокойся, я ремонт сделаю. Это быстро, я умею. — Галина рывком ободрала большой кусок обоев. — Видишь, здесь уже проклеено, газета, теперь надо еще раз!

— А он ничего, этот передвижной универсальный. — Максим по очереди открывал двери, заглядывал в помещения: еще одна комната, поменьше; ванная с ржавыми подтеками, разбитое зеркало над пластмассовой полочкой. На полочке аккуратно закрученный валиком пустой тюбик из-под зубной пасты.

В кухне белая новая электрическая плита, стены выкрашены голубой масляной краской. Голо, скучно.

«Пора домой», — подумал опять.

— Ты знаешь, — сказал, вернувшись, Галине, — такой дом да в Подмосковье, где-нибудь на Оке, лучшей дачи не надо.

— Правда? — поинтересовалась рассеянно. Стояла посреди комнаты, внимательно оглядывалась вокруг, видно прикидывала, как расположить мебель. В вязаной бледно-розовой шапочке, плотно охватывающей маленькую головку, в синем коротком плащике, открывающем узкие колени длинных стройных ног, выглядела сейчас особенно молодо. Девчонка-переросток, играющая во взрослую женщину, хозяйку. — В той нише тахту поставлю и книжные полки над ней привешу, правда, хорошо будет?

— Хорошо, — смотрел внимательно, без улыбки, — только ведь на все это деньги нужны. Возьми у меня, я получу сейчас много, возьми в долг.

— Ой, что ты! — даже рукой отмахнулась. — Знаешь, сколько я получаю?

— Нет.

— Триста пятьдесят. Вот, — посмотрела гордо, — триста пятьдесят, — а в глазах просьба — не говорить больше о деньгах.

Жалость, какую не испытывал ни к одной женщине, даже к Наде (тогда, у ворот санатория), жалость и печаль, что не смог полюбить ее так сильно, как хотел бы любить, толкнули вперед. И рывком, словно перешагнув через свое раскаяние, оставив его позади, торопливо, чтоб догнать не успело, подошел к ней.

— Галина, Галочка… — Взял в ладони ее голову и, целуя глаза, холодный нос, сплетение сухих пружинящих нитей шапочки на лбу, шептал: — Я, наверное, виноват перед тобой, наверное, неправильно делал что-то, прости.

Она обняла его за шею, прижала лицо к щеке своей.

— Разве виноват, что не смог полюбить меня? — спросила громко и, не отпустив, когда попытался освободиться, возразить, еще и сам не зная как. — Разве виноват? Это я виновата, а не ты. Ты делал все правильно, а я не сумела стать такой, какую полюбить смог бы. Не сумела.

Максим снова попытался отстраниться, но сильная рука ее держала крепко. Пользуясь властью своей, Галина, улыбаясь, — по голосу понял — объяснила:

— И зря ты меня жалеешь. Может, тебе все это убогим кажется, дом этот, жизнь моя, а мне нет. Я свободна, во всем, даже в деньгах. Это ведь тоже кое-что значит, — засмеялась и отпустила наконец. — Знаешь, у меня сейчас такое ощущение, что все худшее позади.

— Все, все, все? — спросил со значением, глядя в глаза.

— Тебе ведь уезжать пора? — вопроса будто не услышала.

— Да, мне давно пора уезжать.

— Ну что ж, завтра и уезжай, — пальцем легко провела между его бровей, словно морщину хотела разгладить, — и не печалься обо мне, не пропаду, у меня теперь и вспомнить есть что.

Никогда не поверил бы таким словам, ни у одной женщины, а ей поверил, и оттого возникло странное чувство. Казалось — не он уедет в другую, полную событий и радостей, жизнь, а она уходит навсегда в недоступное ему, чужое. Он же, как путник, возвратившийся в свой вагон после недолгой прогулки по перрону полустанка, снова остается во всем привычном, а за окном навсегда уплывает, не давая вглядеться в себя, неведомая жизнь.

— Скажи, — он замялся, подыскивая слова, — тебе не будет мешать потом… ну вот, если мы останемся здесь сегодня… — и, не дожидаясь ответа, расстегивал пуговицы плаща.

— Я призраков не боюсь, тем более… — и замолчала.

Максим глянул на нее вопросительно.

Галина смотрела мимо него настороженно, испуганно.

Максим обернулся. В темноте коридора белело чье-то лицо.

— Кто там? — Максим рванулся к двери.

— Погоди, — удержала за плечо Галина, — погоди, я сама.

Человек быстро пошел к выходу на улицу.

Только теперь догадался, что в голые, без занавесок, окна их отлично видно из соседнего дома. Погасил свет.

Галина вернулась через минуту.

— Кто это был?

— Воронцов. Я узнала его, хотя не отозвался.

— Чего это он приходил?

— Не знаю.

— Скучный человек, я у него был. Типичный технарь унылый.