Йозеф Рот - Тарабас. Гость на этой земле

Много бродяг скитается по дорогам восточных стран. Живут они людской милостью и состраданием. Дороги там скверные, и ноги быстро устают, халупы нищие, места в них мало, но сердца людей добры, хлеб черен и ядрен, а двери отворяются быстрее. Даже теперь, после великой войны и великой революции, хотя машины начали свой зловещий, стальной, неуклонный поход на восток Европы, люди по-прежнему сочувствуют чужой беде. Глупцы да простофили опять же понимают беду ближнего быстрее и лучше, чем в иных местах мудрецы да умники. Пока что не все дороги вымощены асфальтом. Законы и причуды погоды, времен года и почв определяют и меняют вид и состояние дорог. В маленьких хибарках, тулящихся к лону земли, люди так же близки к ней, как и к небу. Да, само небо нисходит там к земле и к людям, тогда как в других местах, где дома устремлены к нему, оно словно бы становится все выше и все дальше. Далеко друг от друга, разбросанные по стране, лежат деревни. Городишки и города редки, зато тракты и проселки оживленнее. Множество людей постоянно в пути. Их беда и их свобода — родные сестры. Один бродяжит, потому что нет у него дома; другой — потому что не находит покоя; третий — потому что не желает его или дал обет бежать покоя; четвертый — потому что любит дороги и чужие, незнакомые дома. Правда, и в восточных краях уже начали бороться с попрошайками и бродягами. Кажется, будто для неугомонности машин и фабрик, для ненадежности людей с седьмого этажа, для непостоянства якобы постоянного уже невыносимо равномерное, честное и спокойное движение добрых, бесцельных странников. Куда идешь, чего тебе там надо? Почему ты пустился в дорогу? Как получается, что ты ведешь единоличную жизнь, тогда как мы, остальные, терпим коллективную? Ты что же, лучше нас?! Ты другой?!

Иные из тех, что встречались бывшему полковнику Тарабасу, задавали и такие вопросы. Он не отвечал. Одежда Кристианполлера давным-давно стала рваниной. Порвались и сапоги. Шинель пока что служила. Погоны он отпорол и сунул в карман. Иной раз ощупывал их, доставал и рассматривал. Серебро пожелтело, обветшавшие игрушки. Он снова прятал их в карман. Кокарду со своей фуражки он срезал. Фуражка сидела на густой гриве волос словно маленькое колесико. Красивый серый цвет она давно потеряла. Местами побелела, позеленела, пожелтела. На груди, под рубахой, бывший полковник нес два одинаковых мешочка. В одном лежали монеты и банкноты. В другом он хранил предмет, с которым не расстался бы даже ценою жизни и вечного блаженства.

Когда на пути встречался крест или изображение святого, он опускался на колени и долго молился. Молился горячо, хотя думал, что вымаливать ему больше нечего. Был доволен, даже весел.

Он старался найти мучения, страдания и невзгоды. Люди были слишком добры к нему. Редко отказывали в супе, ломте хлеба, крове. Но если так случалось, он отвечал благословением. Кротко разговаривал даже с собаками, которые норовили куснуть его за ноги. И если кто говорил ему: «Уходи, у нас у самих ничего нет!», Тарабас отвечал: «Бог с тобою! Пусть Он даст тебе все, в чем ты нуждаешься».

Тяжкой была только первая неделя.

Погожая осень резко обернулась суровой зимой. Сперва хлынул дождь, капли которого на лету замерзали и били по лицу и телу как железные дробинки. Потом они стали настоящими крупными градинами, которые наискось с силой летели в лицо. Тарабас приветствовал первый снег, доброго, мягкого сына зимы. Дороги размокли, раскисли. Снег растаял. Очень хотелось доброго крепкого мороза. И однажды он грянул, в сопровождении брата, ровного, постоянного северного ветра, что налетает как меч, плоский, широкий и невероятно острый. Он прорезает любой панцирь. Никакая одежда не выдерживает. Суешь руки в карманы. Но северный ветер продувает ткань насквозь, как папиросную бумагу. Под его дыханием земля вмиг замерзает и в свою очередь дышит ледяным холодом. Путник становится легким, словно перышко, да что там, легче пушинки, ветер может умчать его прочь, как скорлупку тыквенного семечка. Следующая деревня далеко, дальше обычного. Все живое скрылось, попряталось. Во́роны и воро́ны, птицы мороза, воспеватели смерти, и те молчат. А по сторонам замерзшей дороги, справа и слева от путника, простирается равнина, лежат поля и луга под тонкой, прозрачной, зернистой корочкой беловатого льда.

В стране, где разыгрывается история нашего Николая Тарабаса, существует гильдия попрошаек и бродяг. Надежное доброе сообщество бесприютных, с собственными обычаями, собственными законами, порой с собственным правосудием, собственными знаками, собственным языком. У этих попрошаек есть и жилье — бараки, заброшенные овчарни, полусгоревшие хижины, забытые железнодорожные вагоны, случайные логовища. Кому довелось хоть месяц побродяжить, тот усваивает от двух величайших учителей человечества — нужды и одиночества — умение читать тайные знаки, предвещающие приют. Тут валяется нитка, там — обрывок носового платка, а вон там — обугленная ветка. Вот в низинке у дороги заметны остатки кострища. А здесь под глазурью мороза еще видны человеческие следы, указывающие путь и направление. Мороз вгрызается в плоть, но и обостряет чувства.