Эми Фридман - Два лета

Он отпускает мою руку – я разочарована, но при этом испытываю облегчение – и делает шаг вперед, ближе к женщине за стойкой. Она отправляет нас дальше – вход в галерею свободный.

– А ты не хочешь стать художником? – спрашиваю я Жака, когда мы входим в первый зал. Наши шаги гулко звучат по мраморному полу. С замиранием сердца я скольжу взглядом по стенам.

– Non, – смеется Жак. – Я хочу стать шеф-поваром, кулинаром, как папа. А ты? – задает он встречный вопрос. – Ты хочешь стать художником, как твой папа?

Я мотаю головой. Собираюсь сказать Жаку, что у меня совсем отсутствует художественный талант, как вдруг замечаю одну картину, она кажется знакомой: наручные часы плавают на поверхности океана. Очень лаконичная и современная, она напоминает мне работы Рене Магритта и Сальвадора Дали. На табличке имя художника: ВИВЬЕН ЛАКУР.

– Ой, – я показываю на картину, – я ее знаю. Это… это мама Элоиз. – Досадно, что пришлось упоминать Элоиз здесь и сейчас. Неужели она повсюду будет меня преследовать?

Правда, Вивьен вовсе не плохая. Еще я понимаю, что Вивьен, должно быть, нарисовала и картину с плавающими напольными часами, что в моей комнате: стиль тот же, что и у этой картины с часами. Наверняка в галерее есть и работы месье Паскаля. Как же классно увидеть подтверждение того, что папа – часть художественного сообщества Прованса.

– А я не знал, что мама Элоиз – художница, – говорит Жак, когда мы отходим от работы Вивьен. Я радуюсь, что Жак и Элоиз по крайней мере не так близки, чтобы рассказывать друг другу о родителях.

Мы с Жаком переходим во второй зал, и я застываю. Я не могу дышать. Потому что вижу ее. Прямо впереди, на центральной стене, в золотой раме… Да, я. Мое сердце замирает, и я, не боясь выглядеть глупо, бросаюсь вперед. Подбегаю к картине и останавливаюсь очень близко, еще чуть-чуть – и дотронусь до полотна.

Вот я – маленькая девочка с серьезным лицом, с длинными светлыми кудряшками, через пару лет они станут непослушными и похожими на одуванчик. На мне белое платьице с круглым воротничком, я стою, опустив тоненькие руки, среди огромного поля ярко-красных маков. По моей спине бегут мурашки. Это одновременно странно и замечательно: видеть себя – прошлую версию себя – запечатленной в красках, в раме на стене. Я смутно чувствую, что Жак подошел, встал рядом со мной и тоже изучает картину.

– Вау, – говорит он тихо. – Это…

– Это я, – шепчу в ответ, гордясь и стесняясь одновременно. С картины маленькая Саммер смотрит такими же большими глазами, как сейчас у меня.

Жак молчит. Я на секунду отрываюсь от портрета и перевожу взгляд на Жака. Он, сморщив лоб, изучает полотно.

– Это я, когда была маленькая, конечно, – поясняю я с нервным смешком. – Это… это и есть картина моего папы, из-за которой я сюда хотела прийти, – добавляю я, мои щеки пылают.

Жак кивает, по его лицу пробегает улыбка. Он смотрит на квадратную табличку под картиной, и я тоже. Там папино имя, дата – год, когда мне исполнилось одиннадцать, и название: FILLE. Вот французское слово, которое я узнала очень давно, задолго до поездки. Fille – значит «девочка». Кроме того, это значит «дочка».

Неожиданно на глаза наворачиваются слезы. Только не это. Не могу же я плакать здесь, при Жаке, во время своей первой… поездки. Не ожидала, что мой портрет вызовет у меня столько переживаний, всколыхнет сумбурные чувства потери и радости. Я сжимаю губы и стараюсь сглотнуть.

– Саммер, она потрясающая, – бормочет Жак, снова глядя на картину. Кажется, он не замечает, что я готова расплакаться. – Ты ее раньше не видела? – спрашивает он.

Я вздыхаю, чтобы привести себя в чувство.

– Только в интернете, – отвечаю я с трудом.

Коснувшись уголков глаз, я снова погружаюсь в картину, вбирая в себя все детали: мазки отцовской кисти там, где голубое небо, крошечную трещинку в нижнем правом углу полотна. Густой, насыщенный красный цвет маков. Папа нарисовал картину во Франции и здесь же продал.

Мелькает болезненное воспоминание: мне одиннадцать, у меня серьезное лицо и длинные светлые кудряшки, я застала всхлипывавшую маму в кабинете за компьютером. Я заметила, что она читает страничку Artforum, а на экране картина, которую я раньше не видела. На ней я стою посреди целого поля красных цветов. Меня это удивило и смутило, и я, подойдя поближе, прочитала: «"Дочка" Неда Эверетта возвещает о появлении значительного таланта, чья манера вызывает в памяти импрессионистов».

Ничего не поняв, я спросила у мамы, в чем дело. Она вздрогнула, увидев меня. Тут же закрыла страничку и, посадив меня к себе на колени (я уже вытянулась и стала долговязой, так что едва уместилась), рассказала, что папа продал во Франции картину крупному арт-дилеру и теперь разбогатеет и станет знаменитым. Почему она не сказала, что мы разбогатеем и станем знаменитыми тоже, и почему папа отдельно от нас, я не знала.