Эми Фридман - Два лета

– Прежде чем мы отъедем, должен тебе кое-что сказать, – говорит он, обернувшись ко мне, и заводит мотор.

– Что? – Я перекрикиваю мопед, все внутри сжимается.

Жак широко улыбается.

– Ты сегодня очень красивая.

Погодите. Что? Сердце так трепещет, что я теряю дар речи. Послышалось. Шлем, мотор, жара – у меня галлюцинации. Слуховые. В этом ведь дело? Наверняка, ведь я – это я. Саммер Эверетт. Та, что с лицом, как на картине Пикассо, та, кого не замечают мальчики. Красивая? Нет! Хотя… а вдруг? А вдруг не послышалось? Пульс учащается. Прежде чем я успеваю переспросить, Жак отворачивается, и мы уносимся прочь.

Мое сердце бьется в такт с мотором мопеда. А мысли несутся так же, как и мы по Рю-дю-Пэн, – головокружительно быстро. Я никак не могу удержать ступни на подножках и, недолго думая, наклоняюсь вперед и руками обхватываю Жака за пояс. Боже мой! Я в шоке от собственной смелости. Сейчас, кажется, ничего невозможного нет. Через футболку я чувствую тепло Жака и сама себе улыбаюсь. Мы мчимся по бульвару Дю-Томп.

Фасады всех магазинов и кафе к празднику украшены французскими флагами или просто синей, белой и красной тканью. Улицы почти пусты, совсем как у нас Четвертого июля. Я читала о Дне взятия Бастилии и помню, что с него началась Французская революция. Что же такого особенного в июле, в летней жаре, что люди поднимаются на восстания?

Оставив бульвар Дю-Томп позади, мы вылетаем на открытую дорогу. Ветер свистит внутри шлема, хлещет по голым рукам и ногам. Это ощущение одновременно пугает и дарит свободу. Вокруг нас нет ничего, кроме небесной синевы, темно-зеленых кипарисов, редких машин и таких же мопедов. Вдали горы. Те же зеленовато-коричневые горы с пологими склонами, что я видела из такси по пути из аэропорта. Тогда это была другая Саммер, она и представить себе не могла, что будет ехать на мопеде с мальчиком, обхватив его руками. Если бы только она видела меня сейчас!

Жак уверенно направляет мопед вправо, и мы начинаем подъем, уходя вверх по отлогому красноватому утесу. Я не успеваю испугаться, потому что вид отсюда великолепный: вокруг нас и внизу красновато-бурые скалы, бирюзовая лента воды и лавандовые поля. С них доносится сладковатый аромат.

Мы добираемся до плато и сворачиваем на тенистую дорожку. И вот оно – впереди небольшое белое здание с колоннами. На фасаде растяжка с надписью GALERIE DE PROVENCE [48] Галерея «Прованс» (фр.). . Я чувствую укол сожаления. Сюда надо было приехать с отцом. С ним войти внутрь и посмотреть мою картину – его картину – вместе. Это значило бы очень много.

В то же время мне не терпится: не хочу ждать, когда папа прилетит из Берлина. В последнем письме он обещал, что «постарается» вернуться к моему дню рождения, то есть во вторник. Я уже решила, что если к тому времени его не будет, мне придется рассказать маме всю правду. Жак паркуется напротив галереи, и я отгоняю тревожные мысли.

Неохотно разжав руки, я убираю их с его пояса. С такой же неохотой снимаю шлем – наверняка волосы наэлектризовались. А когда шлем снимает Жак, его взъерошенные волосы выглядят, как всегда, привлекательно. Он поворачивается ко мне и широко улыбается. Вспоминаются его слова: «Очень красивая». И, заливаясь румянцем, я не могу не улыбнуться в ответ.

Я собираюсь слезть с мопеда, Жак протягивает мне руку и помогает спрыгнуть. И руку не отпускает. У меня кружится голова. Представляю, как напишу Руби: «Держусь за руки! С реальным, живым мальчиком!» Но теперь, после того как я обнимала Жака, то, что мы держимся за руки, не кажется таким уж странным или невозможным. Мы идем к галерее, все еще держась за руки, и меня охватывает волнение, которое с нашими руками ничего общего не имеет. Сейчас я увижу мою картину.

Мы поднимаемся по лестнице и входим в прохладный мраморный вестибюль. Здесь информационная стойка и объявление на стене: «Photographies interdites», рядом с ним изображение камеры, перечеркнутое красной линией. Значит, я не смогу фотографировать. Из вестибюля видны просторные залы, на белых стенах картины в рамах. Похоже, кроме нас с Жаком, женщины за информационной стойкой и сонного охран ника, в галерее никого нет. Из-за праздника, наверное.

– Ты когда-нибудь здесь был? – спрашиваю я Жака, всей душой надеясь, что он не чувствует, как у меня от волнения потеют ладони.

– Очень давно, – отвечает Жак, мы тем временем подходим к информационной стойке. – Я был здесь на экскурсии с классом в первый год l'école – средней школы. Некоторые мои одноклассники, мечтающие стать художниками, чаще сюда ходят.