Любовь Руднева - Встречи и верность

Шурка передает ротному:

«Обнаружена разведка противника».

Потом Ли говорит Шурке уже горячим голосом, а это у китайцев редкость:

«Колчаки скачут отрядом».

Шурка кричит ротному: так, мол, и так, отряд колчаковцев направляется в нашу сторону.

А Ли быстро говорит:

«Сотня штык, другой сотня».

Шурка и это торопливо передает ротному.

Сверху сыплется:

«Три сотня, четыре».

Ротный приказывает Шурке:

«Сворачивай свою катушку, отступаем».

И поднял всех по боевой тревоге.

Шурка кричит Ли:

«Слышь, Ли, отступаем! Слезай с дерева!»

«Ты труса, — отвечает Ли, — мой не слыхал приказа».

«Слезай, Ли, надо тикать».

«Тикает вода, а я Ли».

Шурка бесновался, плюнул в сердцах и пошел. А сам все оглядывается: может, Ли взялся за ум, слез с дерева, догоняет его. Но нет, по дороге уходил один Шурка, быстро сматывая провод.

Ли сидел не шелохнувшись на верхушке дерева. Он взвел курок и уже не сводил глаз с колчаковцев.

Шурка оборвал провод и вернулся.

«Ты в своем уме? — шипел он. — Колчаковец — верховой, враз зарубит!»

«Вот-вот, — прошелестел с дерева Ли. — Колчак верховой, наш рота пеший. Колчак ел, рота не ел. Колчак спал, рота не спал. Колчак нашпорит коня, зарубит вся рота».

«Идем, Ли, нельзя здесь оставаться».

«Нет, Шурика, нет, — уже тихо звенел Ли. — Верхом на дереве Ли высокий. Моя будет стрелять, задержит сотню колчака. Рота успеет далеко ходить, далеко…»

Так они остались — Шурка и Ли. Шурка стрелял из кустов и снял пятерых колчаковцев. Его ранили, ткнули штыком, решили: мол, прикончили. Но живучий Шурка сутки провалялся в кустах. Получив пополнение и отбросив казаков, мы наткнулись на полумертвого Шурку и подобрали его. А Ли так и остался на дереве.

Он, оказывается, был запасливым и даже при нашем голодном пайке на патроны набил ими полные карманы. Фокусник, он успевал во время боев подобрать все, что уже и не могло пригодиться врагу.

Рядом с Ли висела привязанная к ветвям шапчонка, в которую он вывалил все патроны из карманов. Теперь только один патрон лежал на донышке — Ли не успел вынуть этот последний из ветхой своей шапки.

Казаки изрешетили невеличку-китайца, но он не упал с дерева и висел вниз головой, намертво обвив своими ловкими ногами его верхушку.

Так он и уехал от нас на своем верном зеленом коне…

Раненый замолчал, и все мы уставились на него, догадываясь, что он-то и есть тот самый — живучий Шурка.

— Ну что ж, — сказал Саша Буков, белокурый, веселый комиссар, — теперь, пожалуй, пришел и мой черед припоминать. Я только не люблю печальные истории, хотя на войне с ними сталкиваешься на каждом шагу. Впрочем, ничего особенного я вам рассказать не сумею, так, просто один случай.

К нам в полк прибыло пополнение из трехсот уфимских татар. Ну и переполох у нас поднялся! Они ни на шаг не отходили друг от друга, сторожко ждали назначения командира и комиссара. Заводиловкой среди них был Исмет. Только начинал он говорить, они, как по команде, умолкали. Но про что шел разговор, мы и догадаться не могли: ведь никто из нас не знал татарской речи.

Комиссаром назначили меня, командиром — бывшего подпоручика, добрейшего и храброго Георгия Максимова.

Жорж ходил в гимнастерке с отложным воротником, в потрепанных штиблетах, я носил заплатанную гимнастерку с чужого плеча, эту вот самую.

Первое знакомство с новым батальоном чуть не кончилось плохо для нас обоих.

— Нет, — сказал самый говорливый из непрерывно гомонящих татар, Исмет. — Нет, обманщики пришли к нам, а не командиры. Командир, комиссар — кожаные галифе, сапоги, ремни, кони, а вы не лучше нас. Кому ж кого слушаться? — И он горделиво выставил вперед ногу, обутую в отличные сапоги, и вскинул свою гордую голову.

Не парень, а загляденье: длинная шея, красивое лицо с крутым изломом бровей, с крупными яркими губами и обжигающими глазами, смуглый, чуть скуластый, и ноздри от волнения вздрагивают. Огонь!

— Откуда, — говорю, — у вас такая любовь к кожаному обмундированию? В нашей бригаде такого богатства ни у кого и не сыщешь. Или ты сам метишь в командиры? — улыбнувшись, спросил я у Исмета.

— Э-э, хватит шутить! — закричал на меня Исмет. — Ты не комиссар, и сейчас не до шуток.

Они окружили нас тесным кольцом: кто-то уже взял меня за руки, кто-то дышал в спину, в лицо.

Но к счастью, в это время послышался стук копыт, татары расступились, и в круг въехал связной с пакетом для меня и Максимова. На большом пакете сияла огромная сургучная печать. Она произвела сильное впечатление на весь батальон: татары были наивны, как дети.