Регина Эзера - Их было три

Гундега молча слушала разговор Виктора и Жанны. Они шли рядом, но руки их не соприкасались. Они ни на миг не забывали, что рядом Гундега, но она им, кажется, не мешала. Гундега подумала — как хорошо так шагать, не боясь любопытных глаз, не стесняясь своих слов и взглядов, которые не нуждаются в покрове ночи или закрытых дверях.

— Ты совсем другой… — повторила Жанна.

— В каком смысле?

— Во всех. Ты работал прицепщиком в то время, когда я училась в балетной студии и ходила на уроки музыки.

Виктор добродушно усмехнулся.

— Ну, в то время, о котором ты говоришь, я, вероятно, нянчил братишек и стирал им пелёнки…

— В самом деле?

— Конечно! Матери же не справиться было со всем.

Жанна, не скрывая удивления, взглянула на Виктора.

— Чудной! — и немного погодя вздохнула. — А меня даже на кухню не пускали.

— Как это не пускали? — не понял Виктор. — А где же ты ела?

— Для этого у нас есть столовая.

Он изумился.

— Ты, как видно, из очень интеллигентной семьи!

— Какое там! — возразила Жанна, словно оправдываясь. — Это только звучит так важно — директор. На самом деле отец — директор самой обычной базы. А мать пианистка. Тоже звучит? В действительности же она ни в каких концертах не выступает, а просто играет на занятиях художественной гимнастики в районном Доме культуры.

— Я почему-то представлял себе, что твой отец моряк, — признался Виктор.

— Почему моряк?

— У вас обоих такие имена — Жанна, Арчибалд.

Жанна расхохоталась.

— Я к своему имени привыкла, по Арчибалд своё ненавидит. Такое дурацкое сочетание — Арчибалд Мартыньекабс. Как у фельетонного героя, не правда ли? Из-за этого часто случаются недоразумения. Даже на почтовых переводах пишут Мартынь Екабс Арчибалд. Это всё от стремления отца к романтике… как будто не всё равно, какое имя…

— Так вот откуда у тебя тяга к романтике!

Жанна упрямо сжала рот.

— Не хочу такой романтики, хочу настоящей.

Виктор задумался.

— Не знаю, как бы это выразить, но… мне кажется, настоящая подчас бывает очень нелёгкой.

Жанна удивлённо округлила глаза.

— Нелёгкой? Почему ты так думаешь?

— Видишь ли, когда я ещё служил в армии, одному сержанту-сибиряку — помню, у него ещё было такое необычное имя — Евлампий — поручили взорвать немецкие мины. Старые мины военных лет. Их обнаружили в котловане одной из новостроек и вывезли за город…

Жанна вся так и загорелась.

— Как интересно!

— Вряд ли. Потом не нашли даже лоскутка его одежды.

— Как?!

Побледнев, Жанна больно сжала руку Виктора обеими руками:

— А если бы на его месте оказался ты?

— Я ведь не был сапёром. Я ездил шофёром и стоял вдали. Взрывом мне только забросило немного земли в кузов.

— Всё равно… — почему-то сказала Жанна, испуганно глянув в лицо Виктора, и решительно пошла вперёд.

Жанна и Виктор проводили Гундегу до того места, где начиналась дорога в лесничество. Простившись, Гундега, не оглядываясь, направилась к дому. Она чувствовала, что они оба стоят на перекрёстке и смотрят ей вслед. Гундега свернула к усадьбе, но странное чувство не покидало её, и она, наконец, оглянулась. Кругом был только лес.

Теперь она замедлила шаг, волнуясь, словно это она шла с первого свиданья. Что это — зависть или восхищение?

Она припомнила, как Виктор и Жанна шли навстречу друг другу там, в библиотеке, движение, которым Жанна сломала веточку берёзы, отыскивая признаки весны в закрытых почках, её восхищение скворцом, облаками, лихорадочная боязнь свидания. Разве такая бывает любовь? Разве так она приходит?!

Она вспомнила, как Жанна смотрела на Виктора — смущённо и в то же время с гордостью, нежностью и страхом. Почему со страхом? И вдруг Гундеге стало ясно, что скрывалось за уклончивым ответом Виктора и внезапным испугом Жанны. Как она сама сразу не догадалась? Ведь эти бомбы или мины вёз он, Виктор…

Волнуясь, она остановилась и невольно прислушалась, не отдавая себе отчёта в том, что именно хотела услышать. Но лес точно вымер. Только со стороны Межакактов доносился далёкий собачий лай.

Войдя в кухню, Гундега увидела начатую бутылку вина и две тарелки с хлебом и жареным салом. Тут же рядом Саулведис Метра оставил свою фуражку с зелёным околышем; чёрный блестящий дождевик был переброшен через спинку стула.

Старший лесник был под хмельком, лицо покрылось юношеским румянцем, язык стал гибким и послушным. Одной рукой он обнимал за плечи Илму. Когда Гундега отворила дверь, Илма поспешно отодвинулась от Метры. Обоим стало неловко.