Агния Кузнецова - Много на земле дорог

Только теперь, когда Костя увидел Андрея со спины, он заметил, что его длинные волосы заправлены под шляпу.

Все ясно, он будущий поп! Костя испытал ужасное смятение. Со всех сторон его толкали прохожие, одна разбитная девица назвала его даже «телеграфным столбом», но он продолжал стоять на самом бойком месте. «И как же ты мог допустить это, незадачливый последователь Макаренко? Просмотрел! Непоправимо прохлопал! Надеялся, что жизнь исправит этого самолюбивого, заносчивого парня. Вот и достукался. Надо было не уповать на жизнь, а работать с мальчишкой не покладая рук, воспитывать, доказывать. Ты виноват, ты! Ты был и вожатым и секретарем комсомольской организации…»

Конечно, не один Костя виноват был в том, что так случилось с Андреем, но он не любил перекладывать ответственность на других и приучился с юных лет строго спрашивать с самого себя.

Когда укоры совести немного улеглись, Костя почувствовал к Андрею нестерпимую неприязнь. Захотелось догнать Андрея и дать ему три-четыре крепкие, увесистые оплеухи. «Сволочь и негодяй! Своим дурацким эгоизмом запятнал всю Веселую Горку — партизанское, колхозное село, давшее стране немало учителей, врачей, инженеров, механизаторов, хороших бригадиров — новаторов сельского хозяйства. И вот тебе на — из этого села человек идет учиться на священника!.. Там ребята бригаду имени «Молодой гвардии» создали, на ферме работают, а он… он… предатель!»

Костя рванулся вперед, толкнув какого-то старичка.

— Нет, он мне ответит за все! — шептал Костя и бегом направился к метро.

Но там, где стоял Иренсо, не было уже ни его, ни Андрея. Костя бросился в одну сторону, в другую — Андрей словно провалился сквозь землю.

Не зная, как найти выход своим чувствам, Костя бросился на почту. Единственно, что он мог сделать, — это сообщить обо всем Елизавете Петровне и Илье Ильичу.

А между тем Иренсо и Андрей неторопливо шли по Манежной площади.

Андрей долго молчал, не в силах совладать с горьким осадком от неожиданной встречи с Костей Лазовниковым.

Иренсо тоже молчал. Он видел, как встретились Андрей с солдатом, и понял, что встреча была не из дружеских. Расспрашивать он не считал возможным.

— А портрет твой так и не получился, — наконец сказал Андрей, чувствуя, что молчать дальше просто неприлично.

— Меня рисовать трудно, — с живостью отозвался Иренсо. — Я черный.

— Ну как, ты не жалеешь, что приехал в Россию?

— Нет. Я многое понял, многое узнал, — охотно отозвался Иренсо. — Андрей, ты не сердись… Можно, я тебе все скажу? — вдруг спросил Иренсо, посмотрев Андрею в глаза.

— Зачем же сердиться? Пожалуйста, говори.

— Я хочу тебе сказать о боге, — с какой-то виноватой ноткой в голосе проговорил Иренсо. — Я знал, что в Советском Союзе люди не верят в бога. Мне было это непонятно. Страшно было. Я не знал, как можно не верить в бога. Потом я стал учиться в университете, увидел, что русские студенты не верят в бога. Я понял, что так можно. Я стал думать, Андрей, много думать. Я не боюсь сейчас сказать, что бога нет. — И, помолчав немного, спросил: — А ты, Андрей, веришь в бога?

Они шли по Александровскому саду. Андрей молчал.

— Ты не хочешь разговаривать, Андрей? — спросил Иренсо. — Ты сердишься.

— Я не сержусь, Иренсо. Только говорить мне очень трудно. — Андрей горько усмехнулся и добавил: — Хотя я и хорошо владею русским языком.

Они сели на скамью. Иренсо не сводил с Андрея умных черных глаз.

— Ну и не говори. Я понял. Ты тоже думаешь. Тебе очень трудно. Ты должен быть священником. Мне тоже трудно. Через пять лет я вернусь в Уганду. Наш народ очень религиозный. А церковь наша за Уганду колониальную. Придется бороться, рассказывать народу правду. Советские люди говорят: трудностей не надо бояться. Хорошо говорят. Я тоже не буду бояться. И ты, Андрей, не бойся…

Иренсо доверчиво положил руку на плечо Андрея, но тот сжался и молчал. Иренсо решил переменить тему разговора.

— Я знаю, Андрей, очень красивую девушку. Хочешь рисовать ее? Можно ангелом изобразить. Волосы — золото. Лицо как снег. Щеки — заря. Тонкая, как молодая пальма…

Андрей заметил, с каким восторгом Иренсо говорит о девушке, улыбнулся и спросил:

— Нравится?

— Нравится. Нравится! — с готовностью отозвался Иренсо. — Белые девушки очень нравятся африканцам.

— А ты ей нравишься?

— Я… — Иренсо стал грустным, вытянул вперед свои черные руки. — Я такой… Ультрафиолетовые лучи сделали африканцев черными. Белые девушки черных не любят.