Агния Кузнецова (Маркова): Ночевала тучка золотая...

Антон Веселый свернул в переулок, где помещалось театральное училище, но путь ему преградила плотная толпа молодежи. Толпа шумела, кричала, прорываясь в глубь переулка. Задние нажимали, а передние взывали к их совести: «Тише! Задавите!»

Работая локтями, Антон попытался втереться в толпу.

– Ты куда, птенец?

– Так двину, что в забор влипнешь!

– Я в училище… на первый тур… – стал объяснять Антон.

– А мы куда? В магазин за бубликами? – огрызнулся красавец парень и действительно двинул Антона так, что он хоть в забор и не влип, но выскочил на середину тротуара и чуть не сшиб с ног выходившую из ворот девушку.

– Сумасшедший, – спокойно сказала она, отступая. Увидев гудящую в переулке толпу, она улыбнулась и понимающе взглянула на Антона.

«Не глаза, а фонарики…» – про себя отметил Антон. Ему представился темный фон сцены, а на нем сверкают и качаются два горящих веселых фонарика.

– На первый тур? – спросила она. Фонарики прошлись по щуплой фигурке Антона, по его черным волосам, унылыми прядями свисавшим на лоб. Потом они встретились с испуганными, раскосыми глазами Антона, чуть-чуть припухшими, словно бы от бессонницы.

Девушка взяла Антона за руку и повела во двор, из которого только что вышла.

– Дитя мое, – с покровительственной улыбкой сказала она и кивнула на маленькую калитку в глубине двора, – войдешь туда и по черному ходу – в училище. Понял? Там по коридору и наверх пред светлые очи комиссии. Ну, ни пуха тебе, ни пера!

– К черту! – воскликнул Антон и помчался к заветной калитке.

А Нонна Соловьева смотрела ему вслед и вспоминала, как год назад она вот так же мчалась к спасительной калитке, чтобы через нее попасть на первый тур, потому что проникнуть в училище обычным путем, через парадную дверь, было, как и теперь, невозможно.

Семьдесят абитуриентов на одно место! На двадцать мест тысяча четыреста человек, и все они – здесь, в переулке. Как отобрать из них двадцать (всего только двадцать!) и не ошибиться?..

Рост, ноги, голос, темперамент и даже прикус – все надо учесть. Но главное, есть ли «от бога»? А то, что «от бога», иногда так глубоко запрятано, так закрыто, что и не разглядишь сразу.

Она читала тогда стихотворение «Ночевала тучка золотая…». Было в нем грустное очарование ее собственной первой любви… Она тревожно предчувствовала, что любовь эта, подобно золотой тучке, исчезнет, оставив незабываемый след. Была в этом стихотворении грусть о короткой и неповторимой юности. Еще чудилась Нонне в стихах тоска по друзьям детства, уже потерянным на всю жизнь. И мучительные воспоминания о рано умерших родителях пробуждали эти стихи. И Москву, любимый свой город, видела Нонна в могучем утесе, погрузившемся в прекрасную лазурную даль, по которой бродят золотые тучки…

Вот уже целый год размышляет Нонна о том, есть ли у нее «от бога» или она, как многие, как большинство, просто-напросто успешно осваивает школу Станиславского…

Нонна снова вышла в переулок и, уже не обращая внимания на толпу абитуриентов, направилась к автобусной остановке.

В автобусе она вспомнила смешного мальчишку, которого через двор провела на конкурс, и улыбнулась. Улыбнулась, глядя на какого-то парня и не замечая его. Но он многозначительно ухмыльнулся и на остановке около киностудии выпрыгнул следом за ней. Попробовал было сказать пошленький комплимент… Но она столь блестяще разыграла сцену презрения, что он, обескураженный, оробевший, поплелся назад к остановке.

А Нонна, тоже вдруг оробевшая, вошла во двор киностудии, где должны были делать пробу, увы, уже четвертую в этом году.

«Не везет, – думала она, – то проба получается плохая, то отменяется фильм, то назначается новый режиссер и заменяет актеров». А уверенность в том, что она актриса именно кино, а не театра, ее не покидает. Вот не везет, и только!

Нонна убеждена, что будущность актера зависит только от одного: повезет ему или нет. Сложатся ли обстоятельства так, что на пути окажется т о т с а м ы й режиссер, и будет ли предложена т а с а м а я роль… Она верила в судьбу, только в судьбу.

Но вот Нонна уже на втором курсе, а звезда ее еще не взошла. И взойдет ли когда-нибудь? Все чаще и чаще она теряет уверенность в этом. В училище ее не отличают от других студентов, в киностудиях ролей не дают.

Она сидела перед зеркалом в студии, и гример – женщина неопределенного возраста, сама искусно загримированная, – говорила, ни на минуту не умолкая, о том, что стихия восстает против покорения ее человеком, поэтому в мире наводнения, ураганы, ливни, морозы…