Агния Кузнецова - Много на земле дорог

Иренсо рассказал Андрею, как он познакомился с русской девушкой и она пригласила его к себе, познакомила с отцом и матерью. Родители, научные работники, встретили его приветливо. И ему очень приятно бывать в семейном доме. А девушка ходит с ним и в кино, и в театры, и гуляет по Москве.

— Ну вот, а ты говоришь, что белым девушкам африканцы не нравятся.

Иренсо опять помрачнел и ответил уверенно:

— Не нравятся, Андрей. И я тоже не нравлюсь. Я просто здесь необыкновенный. Люди смотрят — ей нравится. Люди говорят: вот белая-белая девушка идет с черным-черным, — ей нравится. А девушке, возможно, неприятно со мной даже поздороваться за руку.

Иренсо снова поглядел на свою черную руку и надел перчатки.

— А как зовут ее?

— Вира.

Андрей решил, что он нечетко произнес слово.

— Вера? — переспросил он.

— Да.

— Женишься на Вере и увезешь ее в Уганду?

— Нет, не женюсь. Женюсь на черной девушке, как бы ни любил эту. На белой мне жениться нельзя. Народ не станет доверять.

— А если очень полюбишь? — спросил Андрей.

— Я больше всего люблю родину! Я для нее всем пожертвую. Уганда страдает. Уганду спасать надо. Ты не знаешь, как тяжело жить угандийцу. О себе забыть надо. О людях помнить надо. Жизнь один раз бывает.

Андрей с изумлением смотрел на вдохновенное лицо Иренсо. «Написать бы картину! — мелькнула у него мысль. — В толпе, на первом плане, изобразить Иренсо в белой одежде, вот с таким страстным лицом, как сейчас, с такими же горящими глазами».

Нет, написать такую картину не просто, тем более что до сих пор не закончен «Христос» и Андрея уже снова вызывали к ректору, торопили…

Андрей вздохнул, вздохнул и Иренсо. Они встали и вышли на Красную площадь. По камням, вытертым подошвами людей и колесами автомобилей, они подошли к Лобному месту.

Андрей объяснил, каким целям служило оно в далеком прошлом. Иренсо припомнил картину «Утро стрелецкой казни», вспомнил про Степана Разина, сложившего здесь, под топором палача, голову.

— Страшный закон, — сказал Иренсо и, помолчав, добавил: — В Уганде есть страшные законы англичан. Есть и наши национальные законы — их поддерживает религия. Английские законы умрут, когда Уганда станет свободной. Национальные законы трудно отменить: угандийцы очень религиозны…

Они прошли еще раз по Красной площади и направились в магазин купить яблок.

— Бананов бы! — мечтательно сказал Иренсо. — Из бананов мы варим кашу.

И он вспомнил свой дом. Небольшой белый дом в Энтеббе, окруженный зеленеющим садом с цветами, скамейка под бананом. Вспомнились душные темные ночи, дневной зной и какой-то особенный воздух: мягкий, густой, совсем не такой, как в Москве… Перед ним встало лицо матери, ее грустные темные глаза, ласковые руки, белые одежды. Вспомнилась сестра — худенькая, босоногая, с распущенными по плечам блестящими черными кудрями.

— Из бананов мы варим кашу, — со вздохом повторил он, вдруг отчетливо почувствовав вкус каши и увидев ту круглую кастрюлю с двумя ручками, в которой ее варили.

— Иренсо Нцанзимана, — задумчиво сказал Андрей. — А что означает твоя фамилия?

— Нцанзимана — значит «идти к богу», — улыбнулся Иренсо.

— Идущий к богу, — поправил Андрей. — А ты вот перестал идти к богу… — заметил он. — Сколько же в вашей семье нцанзиманов?

— Видишь ли, — сказал Иренсо, — у нас не так, как у белых. У нас каждая сестра и брат имеют другую фамилию. У меня, Андрей, сестра и три брата. Я старший.

— Самый старший — и бросил семью. Как же они живут?

— Живут не очень хорошо. Плохо живут, — с грустью уточнил Иренсо. — Сестра учительница. Народ Уганды еще худо живет. Нет врачей. Детей рождается много. Много умирает. Дети не учатся. Угандийцы — рабы англичан. Культура — англичан. Своя культура маленькая.

— У тебя, Иренсо, ясная и благородная цель. А вот меня ты не понял, — растроганный словами африканца, заговорил Андрей. — Моя дорога вся в препятствиях: пойдешь прямо — упрешься в непроходимую гору, свернешь в сторону — болото. Кошмары меня изводят. Иногда кажется — я схожу с ума. Страшно, Иренсо, страшно мне жить. С каждым днем рушится вера. Я хватаюсь за ее обломки. Но чую — придет день и даже обломков не станет…

В порыве откровенности Андрей признался Иренсо, что возврата к прежнему у него быть не может. Никто не толкал его на этот путь, сам пошел. Теперь ему позорно и стыдно отрекаться от самого себя.

— Мой друг Петья говорит: допустил ошибку — исправь. О, Петья — очень самостоятельный человек! — с восторгом сказал Иренсо.