Константин Коровин - «То было давно… там… в России…»

Рассердился Никита Иванович, когда рассказал Игнат про околоточного.

— Я, — говорит, — с ним слажу. Покажу ему.

Очень сильно задумался. А Игнату на постройку дома двести целковых дал.

Купец Сергеев на праздник светлый к обеду позвал околоточного из Грузин. Тот удивился, но приехал в Сущево к домовладельцу. После обеда позвал околоточного в кабинет. А за занавеской у окна приятелей своих поставил, так ловко, чтобы не видно было. Свидетели чтоб были. Ну и говорит в кабинете околоточному:

— Дельце у меня к вам есть щекотливое. В Грузинах живет у вас в вашем околотке Афросинья Леонардовна. Прямо позвольте вам сказать — оставьте ее без внимания, так как я серьезные на нее имею намерения. И вот, позвольте предложить…

И кладет три тысячи прямо перед околоточным на стол.

Околоточный удивился и молчит. На деньги смотрит.

— Вы ведь с ней знакомы?

— Нет, — говорит околоточный. — По книгам, конечно, значится в участке у нас.

«Вот, — думает про себя Никита Иванович, — штучка, крючок полицейский… Мало дал…» И из бумажника вынимает еще две тысячи. «Не устоит», — думает, и на стол кладет.

Полицейский смотрит в недоумении на него и на деньги. И в душе околоточного сразу с быстротой проходит его жизнь.

«Вот взять деньги, Володичку в гимназию помещу. Надя подрастает — приданое, за офицера отдам. А Ефремова встречу, так погодит один мадеру пить, я ему покажу, как мадеру да херес пить… Пускай поглядит. И службу брошу, на Дон уеду к себе…»

И говорит Никите Ивановичу:

— Приходится присматривать. Разные есть. Туды студенты ходят. Тоже то-сё… По должности приглядывать должон…

Взял деньги и положил в карман.

— Не извольте беспокоиться…

И в коридоре, прощаясь, сказал:

— В ваши дела входить мне не приходится, человек вы еще молодой. То-сё… Не мое дело. А я при службе, забота, дети. Проводите-ка меня до портерной.

А в портерной околоточный взял расписку с Никиты Ивановича, что получил на бедных невест, — и все тут…

Сидят приятели Никиты Ивановича и обсуждают.

— Смотри, Никита Иваныч, слышал — к ней студенты ходят… Сам знаешь, какой народ… Отступись…

— Так ведь я пять тыщ на это дело отмахнул. Деньги-то, неужто зря?

— Ну что, — говорят приятели, — наживешь, не обеднеешь…

В Грузинах, мрачнее тучи, садился в пролетку к Игнату Сергеев. Кучер Игнат, улыбаясь, сказал:

— И… свадеб теперь что! Самая Красная горка…

— Довольно! — закричал Сергеев. — «Хороша! Хороша!» Все пели, «хороша», а у ней под кроватью сегодня, слышу, кто-то икает… поглядел, а там студент пьяней вина. На меня бросился… За ворот схватил… Ну, я тоже дал сдачи… А она за него! Правда, околоточный говорил: «Приглядывать надо». Да ты говорил мне — околоточный жениться хочет. Все враки — она со студентами путается… Дурак!

— Да вить… да вить… Никита Иваныч… Вить у вас околодочный-то не тот был!..

— Вот те и Красная горка! — вздыхал Сергеев, качая головой.

Была весна, и жил я у Харитония в Огородниках, в Москве, поблизости от церковного двора, в небольшом одноэтажном деревянном доме. При доме был большой двор. Забор отделял другой двор. У забора росла бузина, березы. На дворе был деревянный погреб, сарай, и крылечко у дома, тоже деревянное. Когда входили в крылечко, то разноцветные стекла окошек освещали лицо вошедшего то розовым, то зеленым цветом.

Через улицу был виден за забором большой сад высоких лип, и у церкви Харитония были тоже большие липы. На церковном дворе стояли лужи тающего снега, и я мальчиком услышал крик прилетевших грачей.

Они летали над липами садов у больших гнезд, которые выделялись темными пятнами на весеннем небе. Что-то было несказанно отрадное в этом крике прилетавших грачей.

Весна. Солнце.

Какою радостью жила она в моем детском сердце!

И я, уча уроки, с отвращением смотрел на тетрадки, учебники и часто выбегал на двор к забору, где стояла старая беседка. А за забором жил мой приятель Лева Хорват, у которого мать была Мария Тихоновна, которая так хорошо пела с гитарой цыганские романсы.

Скучно было дома в комнате. Я перетащил свои учебники, пенал, чернила, маленький стол в беседку.

В беседке — свежо, зелено. Как неприятно заглядывать в учебник и долбить, долбить…

«Зачем это нужно? — думал я. — Я совсем не хочу быть архитектором, инженером. У меня — одноствольное ружье. Я уж застрелил двух уток, дупеля, бекасов и пойду опять в Перерву, когда куплю пистонницу и пистоны. Жаль — денег нет… Буду я охотником, а потом — что будет, то будет».