Александр Зеленов - Призвание

— Пос’ушайте, к’аски здесь где п’одаются, где можно достать?

— Внизу, за углом налево.

— П’емного вам б’агодаен!..

Курили, смеялись, шутили. И опять развлекал всех веселый неунывающий парень с каштановым чубчиком. Сашку же не оставляла тревога, засел в голове недописанный левый угол. Отыскал в толпе Кольку:

— Ну, как ты… Успел?

— Да вроде.

— А у меня, а я…

Поискал глазами Славку, но Славки нигде не было видно. Может, сидит дописывает?

День разгулялся. Ярко светило солнце, предосеннею синевою сквозило чистое небо, зеленела трава. После аудитории с густым ее запахом масляных красок, грунтованного холста, олифы воздух казался особенно свежим и чистым.

По зеленой лужайке двора в светлом летнем костюме, под белым зонтиком, затенявшим лицо, прямо на них шла походкой царицы красивая молодая дама, ведя за ручку нарядно одетую девочку.

Разговоры и шутки утихли. Курильщики, в большинстве начинающие, завидев ее, непроизвольно прятали за спину кулаки с зажатыми в них папиросками. Все глаза с плохо скрытым мальчишеским любопытством поворачивались за нею. А она, приопустив трепещущие ресницы, чуть заметно подрагивая ноздрями, величественно пронесла себя мимо и, пропустив вперед девочку, растворилась в дверях…

Какое-то время стояло молчание. Казалось, и дама эта, и девочка сошли со старинной прекрасной картины. Потом чей-то голос спросил:

— Это кто?

Оказалось, что секретарша приемной комиссии. Как всегда отыскались такие, которым все и всегда известно. Тот, с трубкой, худой и сутулый, — Гапоненко, завуч. Крючконосый и толстый, с брюхом, — новый директор, Досекин, будет вести ихний набор, первый курс. Говорят, перебуторил он тут всех прежних художников-педагогов, некоторых уволил, наприглашал много новых, из академии, из старых оставил одного только Норина… Ну, этого-то не больно уволишь, в Москве учился, у самого у Серова. Высокий, с длинными волосами, с кольцом золотым — Мерцалов, искусствовед, из новых, из приглашенных, будет читать лекции по искусству и вести второкурсников. Вот, говорят, кто — сила!..

Наконец появился и Славка. Вышел с убитым, потерянным видом и сразу отправился в общежитие. Сашка же с Колькой спустились по улице вниз, в магазинчик, где продавались краски и прочие принадлежности живописи, но, поглазев, ничего не купили. Побродив по базарной площади среди мужиков, лошадей и телег, отправились вслед за Хамушкиным.

На другой день сдавали экзамен по рисованию. Прошел он спокойно. Следующий оказался свободным, но все в этот день томились, ползали, словно осенние мухи, по коридорам и возле дверей канцелярии в ожидании, когда же вывесят списки.

Вот наконец-то и списки готовы.

Топочущим стадом взлетели по лестнице вверх, стали толкаться и тискаться возле приколотых к стенке списков.

Сашка продрался к спискам одним из последних. Пробежал глазами колонки фамилий и, не обнаружив своей, принялся читать еще раз, чувствуя, как все у него холодеет внутри. Перед глазами мелькали Абрамов, Акинфов, Борисов, Глущенко, Рябоконь, даже Хамушкин был, его же фамилии в списке не оказалось.

Но как же, не может же этого быть… Неужели, как в прошлом году, опять возвращаться домой, где мать снова встретит его слезами, начнутся укоры, попреки; снова волчьи глаза отца за столом, этот его сернистый, горящий неприязнью взгляд: щи-то садишься жрать, а ты на них заработал?!

Тело то обдавало жаром, то обносило холодом. Отошел от стены убитый, с низко опущенной головой.

В коридоре догнал его весь сияющий Колька:

— Поздравляю тебя, уважаемый!

— С чем?!

— Вот тебе на!.. Ты что, разве списков не видел?

Оказалось, что Сашка искал себя в списках отчисленных, до того очумел.

Словно камень свалился с души. Не удержался и вместе с Колькой снова направился к спискам, чтобы собственными глазами увидеть свою фамилию.

В общежитие оба ввалились веселые, полагая, что, если счастливы сами, не может не быть счастливым и весь остальной мир. Между тем веселились не все. Отчисленные, с осиротевшими лицами, угрюмо и молча укладывались, собираясь домой. Кой у кого запухли глаза, были заметны полоски высохших слез на щеках. На Славкином месте кто-то валялся, закутавшись с головой одеялом. Сашка откинул край одеяла, взглянул.

Это был Хамушкин.

— Слава, — позвал он тихонько. — Слава, вставай…

Славка лишь глубже зарылся лицом в подушку, весь сжался, и детские плечи его вдруг затряслись. Сашка сделал попытку его повернуть, оторвать от лица прикипевшие пальцы, сквозь которые вдруг потекли обильные слезы. «Ну чего, ну чего ты!» — забормотал утешающе Сашка, не оставляя своих попыток, но тот все упрямее сопротивлялся, все глубже втягивал голову в плечи, весь маленький, жалкий трясясь все сильней.