К Сашке вдруг подскочил кривоногий, с восточным лицом, похожий на резвого чертика малый в гимнастерке суконной с карманами, подпоясанной командирским широким ремнем, в галифе из синей диагонали, в начищенных хромовых сапогах. Губы — хоть студень вари. Закартавил просительным шепотом, уставив на Сашку влажные сливовые глаза:
— С’ушай, б’аток, к’аски, пожауйста, надави на палит’у… Умб’ы чуть-чуть, сиены, белил побольше и кобальту синего… Вот спасибо! П’емного тебе б’агодаен. Ты понимаешь?.. — и принялся объяснять, как утром в спешке краски свои позабыл, оставил их в общежитии.
Сашкин сосед неприязненно проводил глазами спину уходившего:
— Это Гошка Слипчук, он тут у каждого побирается, у тебя уж у третьего просит. «Краски дома забыл…» Вот арап!
Стук мольбертов и открываемых ящиков с красками, сдержанный шепот, растерянность первых минут сменились сосредоточенной тишиной. Сашка обвел глазами ряды склоненных к мольбертам голов и вдруг спохватился. Все уж давно за работой, один только он зырит глазами кругом!..
Тоненькой кисточкой набросав на холсте контуры (тоже не лыком шиты!), быстро принялся смешивать краски на самодельной палитре. Один взгляд туда, на натуру, другой — на палитру, на холст…
Вскоре он тоже ушел с головой в работу. Где-то неподалеку трудился Колька. Может, сходить посмотреть?
Но мысль эта только мелькнула, и он продолжал работать. Остановился, когда ощутил затылком чей-то внимательный взгляд.
За спиной у него стоял крючконосый, который давал задание. Стоял и смотрел на его работу круглым совиным глазом.
Руки у Сашки вдруг отнялись, стали ватными. Чувствовал, как все цепенеет внутри под этим его сверлящим и немигающим взглядом.
Что он ему сейчас скажет?.. Похвалит или обругает? Но тот постоял, ничего не сказал. Лишь уронил, уходя: «Время идет, поторапливайтесь!»
Первым закончил работу цыган. Выведя в левом нижнем углу с вавилонами «Дм. Казаровский», освобожденно, всей грудью вздохнул и принялся перетирать чистой тряпицей кисти. Мастихином почистил палитру, неторопливо принялся укладывать все в блистательный свой этюдник. А сам косил цыганским выпуклым глазом в сторону крючконосого, будто бы звал посмотреть, как у него всё здорово получилось.
Крючконосый действительно подошел. Чуть удивленно спросил: «Уже кончить успели?» — «Как видите!» — млея от гордости, кинул цыган и снова открыл металлический рот свой в улыбке. «Я бы на вашем месте не торопился», — сказал крючконосый и отошел.
Долго стоял за спиной у Кольки. Колька млел и менялся в лице, вертел головой, как воробей, ожидая, чего он скажет, но тот и ему ничего не сказал. Затем перешел к монашку, от него к парню в феске, но и от них отошел с непроницаемым выражением лица.
Вскоре, вытащив из кармана полотняных штанов серебряные часы, щелкнул крышкой и объявил, что остается всего полчаса, и попросил уложиться в сроки.
Кисти сразу же ожили, зашевелились быстрее. Те, кто считал, что закончил работу, стали еще раз ее проверять, поправлять.
Перед самым концом в аудитории появился еще один педагог, высокий, стройный, с распадавшимися на два крыла длинными черными волосами, с горячим блеском в карих, глубоко сидящих глазах. Стал беседовать с крючконосым, наклоняясь к нему и всякий раз, как артист, откидывая назад спадавшие на лоб волосы длинными пальцами, на одном из которых посверкивало золотое кольцо.
Вот уж дана команда заканчивать и разборчиво подписать работы. Неуспевшие торопливо домазывали. Крючконосый сказал, чтобы сдавали как есть, а у Сашки весь левый угол не был еще дописан. Заторопился, но, видя, что все равно не успеть, решил: пускай остается так…
Собрав кисти, краски, кидая на труд свой последние взгляды, поодиночке, по двое, по трое потянулись на выход, к дверям.
Группа внизу тоже заканчивала. В полуоткрытую дверь видны были натюрморт и с десяток ребят, торопливо доканчивавших работу.
Выходили на свежий воздух, на улицу. Сворачивали цигарки, вытряхивали из мятых пачек тощие папироски, освобожденно вздыхали, но на лицах еще лежала тень пережитого недавнего напряжения, не оставляли тревога и озабоченность.
— Ты какой основной положил… Умбру? А я сиену сперва закатил и только потом догадался, что умбру бы надо…
— Я ему: «Кобальту синего больше клади!» — а он очумел, мажет и мажет берлинской…
— Ребя, а где тут столовка, кто знает?
— Хо, Валега уж жрать захотел!
Читать дальше