Эрих Ремарк - Время жить и время умирать [litres]

– Об этом я как-то не думала. Возможно.

Гребер откупорил одну из бутылок.

– Вернемся к этому завтра после обеда. Сперва постараемся съесть сколько сможем. Ну-ка, поглядим, что у нас тут! Ставь на стол, как в день рождения. Все вместе и все сразу!

– Консервы тоже?

– Тоже. Для красоты! Открывать их пока не будем. Сперва съедим то, что быстро портится. И бутылки тоже давай на стол. Все наше богатство, честно добытое воровством и коррупцией.

– Те, что из «Германии», тоже?

– Ага. Мы честно заплатили за них смертельным страхом.

Они выдвинули стол на середину комнаты. Потом развернули все пакеты, достали сливовицу, коньяк и тминный шнапс. Шампанское открывать не стали. Если откроешь, надо сразу пить, а спиртное можно снова закупорить.

– Какая роскошь! – сказала Элизабет. – Что празднуем?

Гребер протянул ей бокал.

– Все разом. У нас больше нет времени на много отдельных праздников. И нет времени на различия. Отпразднуем все разом, неважно что, главное – мы здесь, и впереди у нас целых два дня!

Обойдя вокруг стола, он заключил Элизабет в объятия. Почувствовал ее, почувствовал как второе «я», что открылось в нем, теплее, богаче, красочнее и легче его собственного, без границ и без прошлого, целиком и полностью настоящее, жизнь, без тени вины. Она прильнула к нему. Накрытый стол празднично сиял перед ними.

– Не многовато ли для одного тоста? – спросила она.

Он покачал головой:

– Просто слишком цветисто. Суть-то всегда одна. Радоваться, что еще живешь.

Элизабет осушила свой бокал.

– Порой я верю, что мы бы сумели распорядиться своей жизнью, если б нам дали возможность.

– Сейчас мы вполне неплохо справляемся, – сказал Гребер.

Окна были распахнуты. Накануне вечером в один из домов напротив попала бомба, и стекла в окнах Элизабет разбились. Она заклеила рамы черной бумагой для затемнения, но вдобавок повесила светлые занавески, которые сейчас развевались на ветру. Поэтому комната меньше походила на склеп.

Свет не зажигали. Чтобы не закрывать окна. Время от времени с улицы доносились шаги прохожих. Где-то играло радио. Хлопали двери парадных. Кто-то кашлял. Закрывались ставни.

– Город отходит ко сну, – сказала Элизабет. – А я изрядно подшофе.

Они лежали рядом в постели. На столе – остатки ужина и бутылки, кроме водки, коньяка и одной бутылки шампанского. Они не стали ничего убирать, в надежде, что опять проголодаются. Водку выпили. Коньяк стоял на полу возле кровати, а за кроватью в умывальнике журчала вода. Там охлаждалось шампанское.

Гребер поставил бокал на ночной столик. Лежал в темноте, и ему казалось, будто находится он в каком-то городишке, до войны. Журчал фонтан, в кроне липы жужжали пчелы, окна закрывались, и где-то вдали кто-то перед сном играл на скрипке.

– Наверно, скоро выйдет луна, – сказала Элизабет.

Наверно, скоро выйдет луна, подумал он. Луна, нежность и простое счастье всего сущего. Они уже здесь. В сонном круженье его крови, в спокойной безмятежности мыслей и в медленном дыхании, что веяло сквозь него, как усталый ветерок. Вспомнился разговор с Польманом. Бесконечно далекий. Странно, думал он, что вплотную за явной безнадежностью может стоять столько сильных ощущений. Хотя, может статься, ничего странного здесь нет, может статься, иначе и не бывает. Переполненный вопросами, ты неспособен ко многому другому. И только когда ничего уже не ждешь, ты открыт всему и бесстрашен.

По окну скользнул свет. Пропал, мигнул и остановился.

– Это уже луна? – спросил Гребер.

– Не может быть. Лунный свет не такой белый.

Послышались голоса. Элизабет встала, сунула ноги в тапки. Подошла к окну и выглянула наружу. Ни накидку, ни пеньюар искать не стала. Она была красива и уверена в этом, а потому не стыдилась.

– Это отряд расчистки из гражданской обороны, – сказала она. – У них с собой прожектор, лопаты и кирки, будут разбирать дом напротив. Думаешь, там в подвале остались засыпанные?

– А днем они копали?

– Не знаю. Меня здесь не было.

– Возможно, они просто собираются чинить коммуникации.

– Да, возможно. – Элизабет вернулась в постель. – Иногда после налета мне хотелось найти эту квартиру сгоревшей. Квартиру, мебель, одежду и память. Все-все. Понимаешь?

– Да.

– Я не имею в виду память об отце. Я имею в виду все остальное – страх, безнадежность, ненависть. Если бы дом сгорел, думала я, они бы тоже пропали, и я могла бы начать сначала.

Гребер посмотрел на нее. Бледный свет с улицы падал на ее плечи. Слышались глухие удары кирок и скрежет лопат.