Эрих Ремарк - Время жить и время умирать [litres]

Мимоходом женщина взглянула на него, приветливо поздоровалась:

– Добрый день.

Гребер кивнул. Не в силах ничего сказать. Слышал за спиной ее шаги, пустыня опять вернулась, и в ее трепещущем свете он увидел, как темная фигура Хайни свернула за угол, – улица опустела.

Он оглянулся. Женщина ровной походкой шла дальше, ни о чем не беспокоясь. Почему я не бегу? – подумал он. Время еще есть, успею. Но он уже понимал, что не сделает этого. Женщина видела меня, думал он, она меня узна́ет, так что всё, нельзя. А сделал бы он это, не появись женщина? Или нашел бы себе другое оправдание? Он не знал.

Вот и перекресток, где Хайни свернул. Хайни там не было. Только на следующем углу он увидал его. Стоя посреди мостовой, Хайни разговаривал с каким-то эсэсовцем, а потом они вместе зашагали дальше. Из подворотни вышел почтальон. Чуть поодаль стояли два велосипедиста со своими великами. Время упущено. Гребер вдруг словно очнулся. Глянул по сторонам. Что это было? – подумал он. Черт, я ведь вправду чуть не сделал это! Откуда оно взялось? Что со мной? Что во мне вдруг рвется наружу? Он продолжил путь. Надо последить за собой, думал он. Мне казалось, я спокоен. Но нет, я не спокоен. Растерянность куда сильнее, чем я сознавал. Надо последить за собой, пока глупостей не наделал!

В киоске Гребер купил газету, постоял, прочел вермахтовскую сводку. До сих пор он их не читал. Знать ничего не хотел во время отпуска. А отступление, оказывается, продолжалось. На маленьких отрезках карты он отыскал место, где должен стоять его полк. Точно не определишь, сводка указывала только наименования групп армий, однако, судя по всему, войска отошли еще километров на сто.

Минуту-другую он стоял не шевелясь. За все время, что был в отпуске, он толком не вспоминал о своих товарищах. Воспоминание камнем кануло в глубины его существа. А теперь вернулось.

Ему почудилось, будто из-под земли поднимается серое одиночество. Без единого звука. Сводка сообщала о тяжелых боях на участке Гребера, но серое одиночество было беззвучно и лишено красок, словно в нем давным-давно умерли и свет, и даже упорство боя. Поднимались тени, бескровные, пустые, они двигались и глядели – на него, сквозь него, – а когда падали, были как серая, изрытая земля, и земля была как они, словно двигалась в них и росла. Высокое сияющее небо над головой, казалось, утрачивало цвет на фоне серого дыма этого бесконечного умирания, что как бы вырастало из-под земли и затмевало солнце. Предательство, с горечью думал он, их предали и осквернили, соединили их борьбу и смерть с убийством, с несправедливостью, с ложью, с насилием, их обманули, обманом отняли все, даже их жалкую, храбрую, плачевную и бессмысленную смерть.

Женщина, несшая в охапке мешок, толкнула его и раздраженно воскликнула:

– Вы что, ослепли?

– Да нет, – сказал Гребер, не двинувшись с места.

– Что ж тогда стоите на дороге?

Гребер не ответил. Он вдруг понял, зачем пошел следом за Хайни. Тьма, которая так часто охватывала его на фронте, вопрос, на который он не смел дать ответ, внезапное, гнетущее отчаяние, от которого он снова и снова увиливал, – они наконец настигли его и потребовали объяснений, и теперь он знал, что с ним происходит, и более не желал увиливать. Желал ясности. Был готов. Польман, подумал он. Фрезенбург просил навестить его. А я забыл. Вот с ним и поговорю. Надо поговорить с кем-нибудь, кому можно доверять.

– Болван! – сказала тяжело нагруженная женщина и потащилась дальше.

Одна половина площади Янплац лежала в руинах, вторая уцелела. Только разбилось несколько окон. В этих домах продолжалась будничная жизнь, женщины убирались и стряпали, тогда как фасады напротив рухнули, обнажив остатки комнат, где со стен свисали клочья обоев, словно рваные флаги после проигранного сражения.

Дом, где раньше жил Польман, был на разрушенной стороне. Верхние этажи обвалились, засыпали вход. С виду похоже, что никто там не живет. Гребер уже хотел уйти, когда вдруг заметил среди руин узкую протоптанную тропку. Пошел по ней и обнаружил расчищенную дорожку к уцелевшему черному ходу. Постучал. Никто не ответил. Он постучал еще раз. Немного погодя услышал шорохи. Звякнула цепочка, дверь осторожно приоткрылась.

– Господин Польман? – сказал он.

В щелку выглянул старик:

– Да. Что вам угодно?

– Я Эрнст Гребер. Ваш бывший ученик.

– Вот как. И чего же вы хотите?

– Повидать вас. Я в отпуске.

– Я больше не работаю, – коротко ответил Польман.