Алекс Тарн - Шабатон [Журнальный вариант]

Клиши! Ромен Клиши! Именно это имя и промелькнуло в голове доктора Островски при виде красно-белых футболок и шарфов на альмерийской улице. Вот ведь насколько неисповедимы извилистые пути ассоциаций! Когда краевед Фернандо упомянул имя помощника андалусийского анархиста, в памяти Игаля не дернулось и не шевельнулось почти ничего… — ну разве что самая малость. Как его там… — Андре Клиши? Ну и что, стоит ли обращать внимание на фамилию заведомо незначительного персонажа? И лишь красно-белые цвета полупьяных болельщиков «Альмерии» вернули его сначала к «Спартаку», а затем и к первому французскому чемпиону из города Лилль, и к мундиалю 70-го года, и к легендарному полузащитнику Джанни Ривере, и к его голубой футболке с четырнадцатым номером на спине. А уже там, в самом конце цепочки, в московском кафе на Садовом кольце, поджидал Игаля — в то время Игорька — неведомый турист, чье имя дед зачем-то посоветовал запомнить «на всякий случай».

Ну что же, вот он и настал, тот самый случай…

Утром следующего дня доктор Островски позвонил матери.

— Как-как? Клиши? — переспросила Нина Наумовна. — Нет, не припоминаю. Отец встречался и переписывался со многими иностранцами. Ты ведь помнишь, он помогал тогда диссидентам.

— Да, конечно. Но он никогда не брал меня на встречи с ними. Не брал и не знакомил — даже когда они приходили к нам домой. Тебя тоже?

— Меня тоже, — после короткого молчания ответила мать. — Он не хотел вмешивать нас в свои диссидентские дела. Ради нашей же безопасности.

— Вот именно! — поддержал ее доктор Островски. — Поэтому кажется странным тот единственный случай, когда дед зачем-то притащил меня в кафе на встречу с тем французом. Помнишь, он еще подарил мне голубую футболку сборной Италии…

— Не помню, — с оттенком раздражения проговорила Нина Наумовна. — Как раз подарки оставляли нам многие. Знакомиться не знакомились, но подарков было хоть отбавляй. Им, верно, казалось, будто мы умираем с голоду.

— Ладно, забудь подарки, — сказал Игаль. — Но как ты объяснишь тот единственный случай, когда дед будто специально устроил мне знакомство с иностранцем? Да еще и посоветовал запомнить имя: Ромен Клиши. Зачем?

— Откуда мне знать!

Теперь даже чужой мог бы явственно расслышать раздражение в голосе Нины Наумовны. Игаль вздохнул.

— Мамуля, — как можно ласковей произнес он. — У тебя ведь остались дедовские письма. Нельзя ли…

— Нельзя! — сердито оборвала его мать. — Ну что ты все время копаешь, копаешь, копаешь… Прямо как оперуполномоченный или следователь КГБ, будь они прокляты! Мало тебе восемнадцати лагерных дедовских лет? Ну что еще ты хочешь на него накопать? И зачем? Оставь старика в покое, слышишь! Он скоро четверть века как в могиле! И меня, пока еще живую, тоже оставь!

— Мама… — начал было доктор Островски, но Нина Наумовна уже отсоединилась.

Ближе к вечеру ждали звонка от Мишки, Наташа дергалась, ходила вокруг телефона, и когда тот наконец проснулся, схватила трубку.

— Алло, Миша?! Алло! Алло! — она вслушалась в чересчур громкий и оттого невнятный звук и с недоумением взглянула на мужа. — По-моему, это тебя. Только, пожалуйста, недолго, а то еще пропустим звонок…

Доктор Островски подошел. На другом конце провода кто-то криком кричал в микрофон, явно не рассчитывая услышать ответ.

— Игорь! Алло, Игорь! Говорит Гольдфарб! Я жду вас внизу на скамейке у вашего подъезда! Говорит Гольдфарб! Я жду вас…

— Быстрее, Гарик, — умоляюще проговорила Наташа.

Игаль нажал на рычаг и пошел к двери.

— Я сейчас вернусь.

Уже спускаясь по лестнице, он сообразил, о каком Гольдфарбе идет речь. Это ведь Давид Михайлович, архитектор, партнер Нины Наумовны по «золотому возрасту». Что он тут делает? Поздний спутник маминой жизни и впрямь мирно восседал на скамейке рядом с домом, одетый по курортной моде 70-х годов. Завидев Игаля, он попробовал было встать, но доктор Островски подавил эту попытку в зародыше.

— Давид Михайлович? Какими судьбами?

Архитектор кивнул.

— Я не слышу вас, Игорь, — сказал он, — но это и неважно. Нина просила меня сжечь, а я не могу.

Старик показал на черный мешок для мусора, притулившийся у его ног подобно домашнему коту. Игаль вопросительно поднял брови, сочтя за благо общаться при помощи мимики. Давид Михайлович благодарно кивнул.

— Да, не могу. Я обещал Нине, что сожгу, но разве можно жечь целую жизнь? Я только прошу вас, Игорь, не говорите матери ни слова. Просто возьмите это и держите у себя. А я скажу ей, что сжег. Вывез за город на пустырь и сжег. Договорились?