Людмила Толмачева - Ягоды бабьего лета

— Не слишком ли легко вы одеты для такой погоды? Синоптики снег обещают.

Люба вздрогнула, повернулась и увидела седого мужчину из кафе. Откуда он взялся? Словно из-под земли материализовался.

— Я вас напугал? Покорнейше прошу меня извинить, — сказал он и сделал шаг в ее сторону.

— Да нет, ничего, — пробормотала Люба и быстро зашагала дальше по тропке.

— И все же вы напуганы, — услышала она за спиной.

Люба резко остановилась и неприязненно спросила:

— Что вам от меня нужно?

Мужчина остановился, поднял руки и с дружелюбной улыбкой ответил:

— Все-все! Ухожу обратно к реке. Не дай бог, подумаете, что перед вами маньяк. Встретимся в гостинице. Всего доброго! — Он повернулся и пошел в противоположную сторону, к реке.

Люба хмыкнула и поспешила на открытую вершину холма.

«Вот ведь влипла, ненормальная! Сейчас не сезон. Народу здесь мало. Хоть закричись — никто не услышит», — ругала она себя, почти бегом взбираясь по петляющей тропинке.

Она совсем задохнулась, когда оказалась наконец на гребне холма. Здесь было безопасно. До ближайших построек рукой подать, да и место вокруг открытое, не заросшее кустарником. Сердце стучало сильно, но ровно. Люба остановилась, чтобы отдышаться. Она окинула взглядом просторную панораму, что расстилалась внизу, и не удержалась от восторга: «Ширь-то какая! И это только маленький кусочек страны. Хоть и не до того мне сейчас — бегу сломя голову от этого типа, словно напуганная лань, но все же не могу отказаться от ходульных слов: как велика и прекрасна ты, моя родина, как я люблю тебя!»

Вечером она сидела за тем же столиком, когда в зал вошел «твидовый» незнакомец, огляделся и прошел прямо к ней.

— Еще раз прошу прощения за инцидент на тропинке. Вы не сердитесь на меня?

— Я не придала этому такого большого значения, — язвительно ответила Люба, поднимая ко рту чашку с чаем.

— Можно мне присесть за ваш столик?

— Пожалуйста, — пожала она плечами.

— Не знаю, как вы, а я продрог у реки до костей. Неужели вам было не холодно? — спросил мужчина, усевшись напротив.

— Нет. У меня пальто из этой… не помню… не то ирландской козы, не то австралийской ламы…

— Да, разброс в географии довольно большой, — усмехнулся мужчина.

— Скорей всего, из греческой тонкорунной овцы, — продолжала расширять географию Люба.

— Тогда я спокоен за вас. Тонкорунные овцы, должно быть, очень теплые.

— Ну, не сами овцы, конечно. А их шерсть, — поправилась Люба.

— Валерий Аркадьевич, — представился мужчина, чуть привстав.

— Любовь Антоновна.

— Очень приятно. Вы, наверняка, тоже больны Поленовым, как и остальная публика, что собирается здесь?

— Нет. Им болен мой муж.

— Тогда почему вы гуляете одна?

— Он еще не подъехал.

— Понятно.

К нему подошла официантка, и Люба, воспользовавшись моментом, поднялась из-за стола:

— Всего доброго, — сказала она и пошла к выходу.

В номере она села в кресло и включила телевизор. Уставившись невидящими глазами на экран, она размышляла: «Вся моя жизнь была ожиданием этой встречи с ним. Я это здесь поняла. Если он не приедет, значит, все напрасно: и мое ожидание счастья, и моя жизнь. Я оглядываюсь назад без упрека, ни о чем не жалея. Но если нам не суждено пройти остальной путь вместе, я умру. Мне незачем жить. Господи! Что я говорю?! А дочь? Разве Анюта виновата, что мне приспичило умирать из-за несчастной любви? Нет, так нельзя! Надо жить. Во что бы то ни стало. Вопреки всему. Ведь я уже почти научилась жить без него. А тут вдруг вбила себе в голову, что можно все повторить. Нет, дважды в одну реку не войдешь. Давно, кажется, пора повзрослеть и перестать строить замки на песке».

Утром, после завтрака, она вновь пошла к реке. Когда начала спускаться с холма, увидела впереди себя Валерия Аркадьевича. Он шел медленно, видимо, боясь запнуться и упасть, так как внимание его было полностью сосредоточено на великолепных далях, открывавшихся взору со склона холма. У его подножия, внизу, такого обзора не было, там шли вперемежку березовые и ольховые куртины, а у самого берега густой тальник и ивы скрывали вид на реку. Чтобы выйти к ней, надо было двигаться все по той же узкой тропке или продираться сквозь колючий кустарник, рискуя порвать одежду или оступиться в незамерзший бочаг.

Люба замедлила шаг, почти остановилась. Ей не хотелось сейчас ни с кем разговаривать. Эти досужие разговоры нарушали внутреннюю гармонию, уводили от мыслей об Игоре, заставляли тратить душевные силы, так как в отличие от многих она говорила с людьми искренне, стараясь соответствовать интересам собеседника. Именно эта черта и привлекает любителей поговорить, не важно о чем, лишь бы нашелся внимательный слушатель.