Людмила Толмачева - Ягоды бабьего лета

Люба перечитала письмо, исправила ошибки и вложила его в конверт. На конверте сделала надпись: «И. Чащину, лично».

Люба устроилась в одноместном номере со всеми удобствами. Деньги у нее были — их дал Владислав «на лекарства», как она попросила, — поэтому не стала скупиться и стеснять себя ненужным соседством. Сейчас ей было не до праздных разговоров о погоде и местных достопримечательностях. Утром, тщательно наведя макияж и уложив волосы, она пошла в кафе позавтракать. По дороге предупредила администратора, что, по всей вероятности, муж немного опоздает, так что, если появится в ее отсутствие, пусть знает — она здесь. Администратор, миловидная шатенка лет тридцати, понимающе улыбнулась и пообещала все сделать.

Люба сидела в небольшом кафе и задумчиво потягивала кофе из маленькой чашки. Ее приятно удивил — реклама не обманула — хорошо поставленный сервис. Без сучка и задоринки, мягко и ненавязчиво ее обслужили и оставили в одиночестве. Но на душе скребли кошки. Зачем она придумала такой хитроумный план? Только ли для того, чтобы попробовать восстановить его память? «Я, как профессор Насонов, сделала Игоря подопытным кроликом, — безжалостно разоблачала она себя. — Мало того, я преследую свои корыстные цели». На нее навалились непонятная тоска и усталость. Она уныло смотрела в окно на блеклый пейзаж поздней осени. Уже ударили первые морозы, но снега по-прежнему не было. Стояла редкая для осени погода, сухая, морозная, солнечная. Трава на лужайках поникла, поблескивая подтаявшим на солнце инеем. Красновато-коричневые ветки берез чуть колыхались от ветра, прилетающего сюда с реки, уже ослабевшего, растратившего на своем пути силу.

От скуки она принялась рассматривать сидящих за столиками. Справа сидела семья: муж, жена и дочка лет шести. Девочка была модно подстрижена и одета в бирюзовый комбинезон с ярко-желтой шерстяной кофточкой. «Надо Анютке тоже что-нибудь яркое прикупить», — подумала Люба. Она посмотрела влево и наткнулась на внимательный взгляд седого мужчины в сером твидовом пиджаке и черной водолазке. Заметив ее спокойный и равнодушный взгляд, он опустил глаза в свою кофейную чашку.

«Надо позвонить маме, узнать, как там они», — встрепенулась Люба. Она достала из сумочки, лежащей на столе, сотовый телефон, нажала кнопки:

— Але, мама? Как у вас дела? У меня все хорошо. Анюта еще спит? Встала? Нет, нет. Все нормально. Я же говорила тебе: следователь снова вызывает всех свидетелей. У них нет выходных. Да. Мама, позови Аню. Хорошо. Буду звонить. Да, принимаю, конечно. Все, которые прописал врач. Прекрасно себя чувствую. Дышу воздухом. Гуляю. Ладно. Где Аня? Анюта? Здравствуй, доченька!

Она и сама не могла понять, как у нее вырвалось «доченька». Но это прозвучало так естественно, что девочка восприняла это обращение как само собой разумеющееся. Ее голосок переливался колокольчиком, то звенел, то переходил на нежные грудные нотки. Люба слушала, а внутри все пело. И куда только подевалась скука? Аня пересказывала ей свои впечатления о фильме. Но самое главное она приберегла напоследок:

— Знаешь (они договорились, что будут на «ты»), а мне один мальчик купил мороженое. Пломбир. Я его ела-ела, а оно тает и тает. Пришлось Лине дать, чтобы с другого боку слизывала, а то бы все джинсы испачкала…

— А как его зовут, этого мальчика? — как можно осторожнее спросила Люба.

— А! Димка Гусаков. Они с Данилом Берсеневым сидели за нами и всю дорогу прикалывались.

— Они что, не давали вам смотреть кино?

— Да нет! Просто они очень реагировали на всякие улетные спецэффекты.

— Понятно. Ты сегодня чем думаешь заняться?

— Я пообещала Лине связать шарф к ее шапочке. А то она ходит в каком-то ошейнике.

— Аня, а письмо вы в каком часу отдали Игорю Алексеевичу?

— В начале пятого. А что?

— Нет, ничего. Ну ладно, мы с тобой наговорили на целую кучу денег.

— Ой, я забыла!

— Ну все, пока. Вечером я еще позвоню.

— Пока. Целую.

Люба отключила аппарат, а в голове долго еще музыкой звучало: «Пока. Целую».

Люба шла по-над берегом Оки. Серое, с темно-синим, холодным отливом полотно реки было подернуто мелкой рябью. То пологий, то вздымавшийся небольшими холмами берег плавно повторял все ее изгибы. У самой кромки, где было совсем мелко, блестел тонкий ледок, сквозь который торчали стебли травы. В небольших заводях лед был более крепкий, и Люба, спустившись вниз к одной из них, попробовала ногой его крепость, а потом шагнула, чтобы сломить три стебля камыша, манящего к себе коричневым бархатом соцветий. Румяная от холода, она шла по узкой тропинке, что вилась в гору между редким кустарником, как вдруг услышала откуда-то сбоку: