Лариса Исарова - Крепостная идиллия. Любовь Антихриста

Катерина вдруг поняла, что ее жизнь уже отлилась в определенную форму, как расписной тульский пряник. И ей уже ничего не удастся изменить, переделать, исправить…

Она заскучала и вспомнила, что император заседает в Сенате, в Петергоф не собирается, кашу ее не попробует, а о неожиданной блажи жены узнает. И скажет ей потом, что нельзя часто напоминать холопам, откуда она взята и как возвеличена мужем-государем, что вокруг много завистников, что послы с восторгом сообщат о ее поведении иноземным дворам, удивляясь столь странному капризу…

Она облачилась в платье и поехала продолжать нелегкую работу повелительницы…

Екатерина часто ездила на псарни, любовалась щенками, гордилась тем, что собаки ее признавали, охотно ластились и никогда не пытались укусить. В царском зверинце к ней приводили слона, и она кормила его с руки белыми булками, удивлялась, как бережно и ласково он касается ее пальцев. И улыбалась при мысли, что огромный Петр всегда привлекал ее к себе нежно, ни разу не сделал ей больно, даже когда был пьян…

Она наезжала в огороды к разным вельможам, с тайной ревностью сравнивала их со своим. Ей дарили дыни, малину, крупную как крыжовник, лимонные, крошечные огурчики, хрустевшие, точно сахар во рту, салат, огромную редьку.

Она любила слушать игру на хрустальных колокольчиках, эти звуки напоминали ей песенки, что пели дети в Мариенбурге на Рождество. Тоненькие голоса заставляли улыбаться, а лица малышей оставались серьезными — они предавались своему занятию с огромным воодушевлением.

На все праздники императрицу засыпали именными калачами самые разные люди, от знатных персон до простолюдинов. За все она щедро одаривала червонцами, а когда иссякали собственные деньги, брала в долг.

Она так и не научилась принимать от малых и сирых подарки без отдачи. Императора смешило и радовало одновременно, что остается она благодарной даже к последнему его подданному. А ей нравилось делать людей счастливыми… Иногда, правда, и на нее накатывала темная злая сила, и появлялось желание покуражиться, покричать, потоптать безропотных, особливо знатных…

Больше всего — княгиню Голицыну. Случалось, императрица неожиданно ловила острый взгляд этой костлявой женщины без возраста, чьи губы были такими тонкими и так плотно сжаты, что напоминали кошель. Тогда она кидала ей червонцы на пол. Иногда один, в дальний угол, чаще — три. И смотрела, не улыбаясь, тяжелым взглядом, как та ползала по полу. От жадности? Или чтобы угодить? Екатерина каждый раз с трудом себя сдерживала, чтобы не ударить ее по приподнимающемуся заду…

Но особенно ее мучила постоянная толкотня в покоях. Нельзя было никуда пойти или поехать одной, даже затвориться в своей спальне. Одной, без раболепных до тошноты женских голосов.

Крошечная комнатка с маленьким круглым окошком в мансарде пасторского дома в Мариенбурге — говаривали, что здесь когда-то жил ганзейский капитан, он и построил дом, который напоминал корабль, — все чаще возникала в ее памяти, как самое счастливое место на свете. Так и не состоялась простая естественная жизнь. Беззаботность, безделье, каждодневное исполнение любых желаний, мелких и суетных, изменяли ее. Она бездумно плыла по жизни, не оглядываясь, изобретая себе дела, чтобы хоть чем-нибудь заняться, и все дальше отходила от забот и мечтаний мужа…

Понемногу все большее место в ее жизни стал занимать красавчик Монс. Постоянно, неотлучно он был при ней, словно верный паж. Стоило ему где-то задержаться, и она начинала скучать.

Монс толковал ее сны, гадал по руке, составлял гороскопы, утешал и веселил, сочинял мадригалы в ее честь на немецком языке. Он вел счета, писал донесения, следил, чтобы приближенные не обворовывали, чтобы все просители надлежащим образом благодарили императрицу, наблюдал за состоянием ее капиталов в банках Амстердама и Гамбурга и постоянно доказывал ей, как важно иметь обеспечение на черный день. Она очень любила слушать, когда он читал ей романы о хитроумных приключениях великолепных кавалеров, исторические хроники, повествующие неторопливо и обстоятельно о королевских фамилиях, звонкие, точно серебряные кубки, стихи о прекрасных дамах тех рыцарей, что воевали за гроб Господень.

Монс сам казался ей похожим на такого рыцаря. От него всегда пахло, как от зеленеющей сосны, с ним, казалось, врывалась в ее покои свежесть соленого морского ветра. Впрочем, она знала, что Монс моря избегает и вообще побаивается воды. Будто бы еще в детстве ему было предсказано, что примет он смерть в волнах…