Лариса Исарова - Крепостная идиллия. Любовь Антихриста

Так она сидела часами, не шевелясь. Потом Петр просыпался спокойным, отдохнувшим, смешливым, с ясной головой…

Раньше, до Екатерины, в такие минуты о царе заботился Меншиков. Он старался сделать так, чтобы никто не видел припадка. Расстегивал ему одежду, следил, чтобы Петр себя не покалечил, чтобы дыхание было свободным… Это была помощь друга, брата, свидетеля. Но после припадков Петр не успокаивался еще несколько дней, чувствовал слабость, рассеянность, беспомощность. Его точно выбивали на полном скаку из седла… Катерина же возвращала здоровье и радость бытия…

Несколько раз в ее присутствии обрывал приступ Ягужинский. У него был свой метод: он смешил императора. Однажды подогнал к окну стадо быков с челобитной на рогах. Четвероногие жаловались, что конюхи воруют и они голодают. Другой раз Ягужинский посоветовал шуту Балакиреву втолкнуть в покои раздраженного Петра страхолюдную стряпуху и предложить царю: «Дам сто рублей, если приголубишь…»

Смех помогал, отвлекал, снимал нервозность, раздражительность императора. Но не всегда рядом бывал и Ягужинский…

Постепенно что-то менялось в отношении Екатерины к мужу, она чувствовала, как тает, испаряется, исчезает ее любовь к нему. Нынче она замечала и его поредевшие мягкие волосы, и розоватую кожу под ними, и его запах, нездоровый, тягостный, который вызывал у нее тошноту, а ведь раньше, еще недавно, его кожа пахла ветром, степью, табаком, и она радостно раздувала ноздри, прижимаясь, проводя щекой по его плечу или руке. Его шея стала дряблой и жилистой, как гребешок у старого петуха пастора Глюка. А ведь когда они впервые встретились — эта шея была прямой, сильной, стройной и точно колонна поднимала небольшую голову Петра…

Теперь в ней оставалась только жалость матери к больному ребенку, но даже это чувство уничтожалось, когда Екатерина видела его пьяным или издевающимся над людьми. В нем нарастала тупая злоба, холодная подозрительность, вспыхивала ранее скрытая злопамятность.

Правда, Петр старался, чтобы она не знала о страшных пытках ослушников, об избиении недавних друзей, об оскорблении самых преданных. Не хотел ее волновать, да и боялся, что будет она просить помилования виновным, освобождения оговоренных фискалами людей, — ведь он с трудом мог устоять перед ее ласковым голосом, умоляющими глазами, нежным поглаживанием руки. Впрочем, при дворе хватало злоязычных доносителей, и она узнавала обо всем.

Петр считал, что все, что он делает, — он делает во имя государства. Он был убежден, что с ложью надо бороться любыми средствами, не сомневался, что доброта плодит воров. Поэтому его нередко удивляло ее доброе, ровное отношение к людям, ее незлобивость. Как-то он сказал ей, что люди хуже, чем она думает. Екатерина улыбнулась лукаво и ответила ему:

— Государь-батюшка, а ведь мне без злобы и обиды жить полегче, чем тебе. С плохими подданными обходиться труднее.

Он удивленно поднял густые брови, задумался, и глаза его стали ясными, ласковыми, усмешливыми. Может быть, ей и пристало быть доброй, но не ему, взвалившему на плечи все заботы и тяготы российские. Да и не видела она столько изменников, предателей, воров, сколько довелось видеть ему…

Их еще многое сближало, роднило. Иногда они забывали о возрасте, начинали придумывать озорства, веселились, точно в молодости. Она увлекала Петра выдумками, соблазняла маскарадами, придумывала шествия ряженых.

Как и он, она любила музыку, и они вместе слушали лютниста у посланника Марденфельда, концерты валторнистов у первого министра герцога Голштинского Бассевича. Часто герцог повелевал своим музыкантам играть под окнами императорского дворца, и Екатерина собственноручно награждала их червонцами и вином. Нравились ей и двадцать девиц графа Строганова, которые пели под арфу старинные песни поморов, но особенно она гордилась своим оркестром, который играл на всех парадных застольях и разглаживал своей музыкой мрачные морщины на челе императора.

Она обожала танцы и всегда посещала ассамблеи, неутомимо танцуя на них с пяти до одиннадцати вечера.

Сначала шли церемониальные танцы: полонез, менуэт, потом начинались англез, аллеманд, контраданс.

В менуэте она поднимала кончиками пальцев юбку, делала два шага на носках, а потом чертила полусогнутой ногой полукруг, изящно приседая перед кавалером. А в аллеманде шла среди своих дам, напротив мужчин, делая реверансы, сначала круг вправо, потом влево, взявшись за руки. Потом торжественный мотив менялся, убыстрялся, становился веселее. Среди лучших танцоров был стройный Ягужинский, похожий на острую шпагу, но и она не отставала, радуя государя своей легкостью, зажигая его своей страстью.