Гюнтер Грасс: Под местным наркозом

— Итак, вот что случилось с моим земляком, талантливым Антоном Мёллером, который в 1602 году должен был написать для данцигского магистрата «Страшный суд»; то была заказная работа; живописец, увлекавшийся до сей поры маньеризмом и писавший лишь аллегорические фигуры, получил ее по протекции бургомистра. Он должен был жениться на дочери этого патриция, лишь только будет выдан соответствующий ганзейским обычаям гонорар.

Часть поверхности, где следовало изобразить скучный рай, Мёллер написал быстро — хотел поскорее избавиться от этой темы — и по моде того времени. Художник заранее радовался работе над чистилищем и над спуском в ад: будучи истым сыном порта, он решил изобразить грешников плывущими на кораблях. Они должны были сошествовать в ад вниз по реке на зафрахтованных лодках, баркасах и изящных ладьях; натурой для реки послужила Мотлау — приток Вислы. А в одной из ладей он решил написать голую женщину — воплощение греха. Мёллер не мог без аллегорий.

Однако и грех нельзя было как в ту пору, так и сейчас изобразить без живой натуры. Дочка паромщика, простая пышнотелая деваха, послушно позировала художнику, и Мёллер во всех отношениях неплохо воспользовался ее прелестями; но когда невеста живописца захотела своими глазами увидеть, насколько продвинулось сошествие в ад, она сразу же попала в двусмысленное положение, оказалась в любовном треугольнике, который вы, милый доктор, считаете изжившим себя и хотели бы упразднить — хотя сами герой такого же точно треугольника; тем не менее треугольник этот помог художнику Мёллеру в его творчестве.

Невеста подняла шум. Отец, члены магистрата и городские судебные заседатели хором потребовали от Мёллера, чтобы он взял в качестве натуры для греха свою невесту, смазливую, но не такую пышнотелую девицу. Художника принудили изменить своему искусству. Его поставили перед выбором: либо сделать известную всему городу легкомысленную дочку паромщика неузнаваемой, либо… отказаться от гонорара и от доченьки бургомистра.

И вот искусство пошло на свой первый компромисс. И я избрал тот же путь, когда пытался рассказать о Фердинанде Крингсе, хотя и оригинал, не смущаясь, носит имя Фердинанд. Мёллер пририсовал паромщице лицо, похожее на лицо невесты: как иначе мог изобразить он грех, ведь ему запретили запечатлевать на картине хохочущую мордашку потаскухи из предместья — паромщики жили около Санкта-Барбары, в нижней части города.

Однако, когда прототипом грешного образа стала дочка бургомистра, опять поднялась буча, да такая, что она нашла свое отражение даже в хронике города. Цеха и ремесленники, стоявшие на стороне Мёллера, громко ржали и распевали шуточные песенки. В воздухе запахло политическим скандалом. (Суть дела была в разрешениях варить пиво и арендовать рыбные склады.) И тут патриции позабыли о своих угрозах и под предводительством бургомистра перешли на просительный тон.

Таким образом, художнику Мёллеру пришлось согласиться на второй компромисс; его не миновал и я, поместив папашу Крингса и Крингсову дочку в декорации из цемента, пемзы и разных пород туфа. Мёллер, оставив нетронутым обнаженное тело дочери паромщика, закрыл стеклянным колпаком с рефлексами хорошенькое глупенькое личико своей невесты — сегодня нам представляется загадкой, что общего между нежной, скорее худой козьей мордочкой, мистически расплывающейся под стеклом, со столь соблазнительно округлым туловищем. (Поглядите-ка, на какое преломление способен стеклянный колпак: все в нем отражается — и мир, и его противоречия…)

А Мёллер, войдя в раж, написал именно в той ладье, что держала путь в ад и везла грех, всех членов магистрата вкупе с бургомистром, и получились они до ужаса похожими и даже не под стеклом.

Так дело дошло до третьего компромисса в искусстве, который предстоит и мне: ведь я боюсь назвать по имени вас и вашу помощницу — что скажет на это ваша жена? Что касается Мёллера, то он не захотел отправлять в ад городских патрициев вкупе с бургомистром и его доченькой; он написал себя в реке Мотлау, превращенной им в адскую реку, сиречь в Гадес. Художник изо всех сил упирается в нос ладьи и при том смотрит на нас: мол, если бы не я, вся компания быстро полетела бы в тартарары.

Человек искусства в роли Спасителя. Ведь не согрешив, не покаешься. Не дает он погибнуть любовному треугольнику. Кстати, и вы втайне связаны с тригоном. Правильно, доктор? Честно? Правильно?

Но тут мои мостовидные протезы были поставлены, и зубной врач выключил телевизор. Его помощница поднесла мне зеркало.