Гюнтер Грасс - Кошки-мышки

…И вот однажды, когда Мальке уже научился плавать, мы лежали возле площадки для шлагбаля [1] Шлагбаль — разновидность лапты. . Мне бы следовало пойти к зубному врачу, но меня не отпускали, так как мне предстояло играть салкой, а хорошую салку заменить трудно. Зуб ныл. По лужайке наискосок пробиралась кошка, но в нее ничем не бросали. Кто жевал травинку, кто общипывал стебельки. Кошка была черной и принадлежала смотрителю стадиона. Хоттен Зоннтаг протирал шерстяным носком свою биту. Зуб топтался на месте. Турнир длился уже два часа. Мы сильно проиграли и ждали ответного матча. Кошка была молоденькая, но уже не котенок. Гандболисты на стадионе раз за разом забрасывали мячи в одни и другие ворота. Зуб твердил одно-единственное слово. Бегуны на гаревой дорожке то ли отрабатывали старт на стометровку, то ли нервничали. Кошка совершала обходной маневр. По небу с гулом тащился трехмоторный самолет, однако заглушить мой зуб он не мог. Черная кошка смотрителя мелькала в траве своим белым воротничком. Мальке спал. Восточный ветер относил в сторону дым крематория, работающего между Объединенными кладбищами и Высшим техническим училищем. Учитель гимнастики Малленбрандт свистел: смена, мяч пойман, заступ. Кошка тренировалась. Мальке спал или прикидывался спящим. Рядом с ним я мучился зубной болью. Тренирующаяся кошка подкралась ближе. В глаза бросалось адамово яблоко Мальке: большой кадык постоянно двигался и отбрасывал тень. Черная кошка смотрителя изготовилась к прыжку между мной и Мальке. Получался треугольник. Зуб притих, перестал топтаться на месте, поскольку адамово яблоко Мальке стало для кошки мышкой. Ведь кошка была такой молоденькой, а штуковина Мальке такой подвижной — во всяком случае, кошка вцепилась ему в глотку; или, может, кто-то из нас взял кошку и бросил на горло Мальке; возможно, даже именно я, с ноющим или притихшим зубом, схватил кошку и нацелил ее на мышь: Йоахим Мальке заорал, но отделался лишь незначительными царапинами.

Мне же, нацелившему ту и всех остальных кошек на твою мышь, приходится теперь писать. Приходится, даже если мы оба сами выдуманы. А тот, кто нас выдумал — такая уж у него работа, — снова и снова заставляет меня брать твое адамово яблоко и отправляться с ним по местам, которые бывали свидетелями побед или поражений Йоахима Мальке; для начала же пусть мышь прыгает через отвертку, я же запущу в порывистый норд-ост над головой Мальке стайку прожорливых чаек, погоду будем считать летней и устойчиво ясной, а затонувшее судно — бывшим тральщиком класса «Чайка», представлю себе зеленый бутылочный цвет Балтийского моря и, выбрав место действия чуть к юго-востоку от плавучего навигационного знака, обозначающего подход к Нойфарвассеру, воображу, что по телу Мальке все еще стекают струйки воды и сам он покрылся зернистыми пупырышками гусиной кожи, только не от испуга, а от обычного после долгого купания озноба.

При этом никто из нас, тощих и длинноруких, сидевших, разведя в стороны костлявые коленки, на корточках посреди того, что осталось от командного мостика, не требовал от Мальке опять и опять нырять в носовой отсек затонувшего тральщика или в его машинное отделение, чтобы достать какую-нибудь штуковину, отвинтить шурупчик, колесико или интересную вещицу вроде латунной таблички, убористо исписанной по-польски или по-английски инструкцией по использованию какого-то оборудования; мы сидели на торчащих над поверхностью воды надстройках командного мостика бывшего польского тральщика класса «Чайка», который был спущен со стапелей в Модлине, оснащен в Гдингене, а в прошлом году затонул юго-восточнее навигационного знака, то есть в стороне от фарватера, не мешая движению судов.

С тех пор чаячий помет сох на ржавом металле. Чайки летали в любую погоду, жирные, гладкие, с боковыми бусинами глаз, они проносились возле самых остатков нактоуза, так что их можно было схватить рукой, и опять взмывали вверх, делая это то беспорядочно, то по какому-то тайному плану, и, пролетая, всякий раз прыскали слизистым пометом, который никогда не падал на морскую гладь, а вечно плюхался на ржавые надстройки командного мостика. Здесь комки выделений скапливались, иногда в несколько слоев, затвердевали и обызвествлялись. Всякий раз, сидя на посудине, мы отковыривали затвердевший помет пальцами рук и ног. Поэтому ногти у нас вечно ломались, но не из-за того, что мы их грызли, как это делал Шиллинг.