Андрэ Моруа - Прометей, или Жизнь Бальзака

Симфония любви и городов продолжалась.

"А Пасси, а Фонтенбло! Это гений Бетховена, возвышенные творения. Орлеан, Бурж, Тур и Блуа - это концерты, любимые симфонии, каждая со своим характером, то более, то менее веселым, но в каждую страдания влюбленного "волчка" вносят строгие ноты. Париж, Роттердам, Гавр, Антверпен - это осенние цветы. Однако Брюссель достоин Канштадта и нас с вами. Это триумф двух слившихся воедино сердец, исполненных нежности..."

Все эти музыкальные ласки стали вехами четырехмесячного путешествия, когда Бальзак был совершенно счастлив, если не считать нескольких столкновений в Голландии, - госпожа Ганская весьма горячо упрекала Бальзака за его разорительные покупки в антикварных лавках. Особенно ее возмутил шкаф черного дерева, Купленный в Роттердаме за триста семьдесят пять флоринов. "Но ссоры двух волчков происходили только из-за шкафов". По поводу Луизы де Бреньоль ссор не было, тут Чужестранка просто отдала приказ в самой своей казацкой манере. Будучи в Париже, она сочла весьма подозрительной фамильярность экономки с хозяином. Женщины друг другу не понравились, и госпожа Ганская потребовала увольнения "домоправительницы". Бальзак обещал произвести по возвращении эту затруднительную для него экзекуцию. Чтобы успокоить Эвелину, он уже называл экономку "эта особа", "эта дрянь", "мегера" и "чертова тварь". В сентябре Бальзак сообщил госпоже де Бреньоль, что ей следует самое большее через полгода подыскать себе другое место, и она заплакала.

Вдали от своих дорогих "акробатов" Бальзак впал в уныние, хотя разлука, так удручавшая его, предполагалась недолгой; уладив кое-какие дела, он должен был присоединиться к Ганской.

"Никогда еще мне не было так хорошо, я жил душа в душу с моей Эвелеттой; и вот оборвались все милые привычки, все нечаянные радости жизни, возникшие для меня. Я страдаю оттого, что прервано возрождение моей молодости, дивная супружеская близость, превосходившая все мои желания".

Без всяких доказательств утверждали, что Эвелина Ганская совсем не любила его. У нас нет ее писем, но мы знаем по ответам Бальзака, что нередко они были очень нежными: "Три твоих последних письма - сокровище для сердца. Ты отвечаешь всем моим честолюбивым стремлениям, всем грезам любви, рожденным воображением. Как я счастлив, что внушил такую любовь... В разлуке твои три письма приводят мне на память ту Еву, какой ты была в Бадене, тот чудесный порыв сердца..." А это восклицание: "Ах, волчишка, любовь, бурная и долгая любовь, неразрывно связала нас".

Все "акробаты" держались одинакового мнения о Бальзаке, все относились к нему с дружеской симпатией. По возвращении в Париж он получил рисунок медали (произведение Георга Мнишека) с надписью: "Бильбоке - от признательных акробатов" и очаровательное письмо от Атала - Ганской. Итак, в любви у счастливого Бильбоке все шло прекрасно. Житейские дела оказались не так хороши. В Пасси разгневанная госпожа де Бреньоль потребовала в качестве возмещения за свое увольнение 7500 франков и патент на табачную лавочку. Вмешался доктор Наккар, приятель главного директора табачной монополии, но, когда Наккар уже почти добился успеха, норовистая домоправительница не захотела держать табачную лавочку. ("Это как-то низко", - заявила она.) Она пожелала продавать гербовые марки. Госпожа Бальзак и Лора жалели и поддерживали ее, и она сделала последнее усилие, чтобы остаться в доме. "Но я сказал ей: "Если вы произнесете то имя, которое я чту наравне с именем Господа Бога, вы тотчас покинете дом. Я дам вам денег, чтобы вы поселились в другом месте, а есть я буду в трактире". Она умолкла и с тех пор ничего не говорит", - сообщал Бальзак Еве Ганской. Быть может, ему она и не говорила ничего, но его родным жаловалась. Матушка писала Лоре: "Госпожа де Бреньоль мне сказала, что с Оноре столковаться невозможно. Я ответила ей: "Да ведь он всегда такой, когда много работает; голова у него забита всякими мыслями, не стоит на него обижаться".

Стряпчий Гаво тоже впал в немилость: "ужасно вялый человек" и никуда больше не годится. Ликвидировать долги поручено было теперь Огюсту Фессару, и этот делец совершил чудо - добился, чтобы кредиторы согласились на уплату лишь пятидесяти процентов, все, кроме портного Бюиссона, крепко верившего в будущность своего гениального заказчика: он попросту переписал вексель. Весьма трудной задачей было найти дом "для волчка и волчишки". Казалось просто невозможным подыскать в Париже резиденцию, достойную Евы. Однако Атала и Бильбоке могли бы найти средства на покупку красивого дома. Бальзак еще раз делает свои гибкие арифметические подсчеты. У Ротшильда хранится "сокровище волчишки". Доход от "Человеческой комедии" колеблется, в выкладках Бальзака, от ста тысяч франков до нуля в зависимости от продажи книг и настроения счетчика. Написать еще предстоит очень много. Хландовский, польский издатель, мечет громы и молнии, требуя поскорее представить ему "Мелкие невзгоды супружеской жизни", но эта работа надоела Бальзаку, совсем ему не по душе. Его вполне можно понять - этот сборник очерков куда ниже "Физиологии брака", написанной им в юности.