Болеслав Прус - Эмансипированные женщины

- Вы нас не поняли, панна Магдалена! Моя кузина вовсе не...

- О, разумеется, - подтвердила Мадзя и вышла.

Когда, пылая от возмущения, она вернулась к себе, в комнату тотчас вбежала Ада.

- Ну как? - спросила она, улыбаясь. - Познакомилась поближе с нашей двоюродной бабушкой? Любопытное ископаемое, не правда ли? Но что с тобой, Мадзенька?

Схватив Аду за руки и судорожно сжимая их, Мадзя сказала:

- Дай слово, что не рассердишься. Дай слово, тогда я попрошу тебя об одной вещи.

- Даю, даю слово сделать все, что ты захочешь, - пообещала удивленная панна Сольская.

- Адочка, я уеду от вас, - прошептала Мадзя.

В первую минуту эти слова не произвели на Аду никакого впечатления. Она слегка пожала плечами и увлекла Мадзю к диванчику, на который они обе уселись.

- Что это значит? - спокойно спросила она. - Я не допускаю мысли, чтобы в нашем доме тебя могли обидеть.

- Никто меня не обидел, - возбужденно заговорила Мадзя, - но я должна, должна уехать. Я уже давно хотела сказать тебе об этом, и все не хватало духу. Но сегодня я чувствую, что больше...

- Но в чем же дело? Я не понимаю тебя и... просто не узнаю, - возразила Ада, с тревогой глядя на подругу.

- Поверишь ли, я сама себя не узнаю! Что-то со мной случилось. Душа моя истерзана, сломлена, разбита. Я часто просыпаюсь ночью и, веришь ли, спрашиваю себя: я ли это?

- Стало быть, у тебя нервы не в порядке или ты больна. Но мы-то чем виноваты?

- Вы? Ничем. Вы были так добры ко мне, как никто другой, - сказала Мадзя, опускаясь на колени и прижимаясь к Аде. - Но ты не знаешь, сколько я здесь у вас пережила, сколько здесь страшных воспоминаний. Когда я бываю в городе, я спокойна, но стоит мне вернуться сюда, и мне начинает чудиться, будто в каждой комнате, в каждом закоулке притаились мои мысли и каждая из них для меня - нож острый. Так ты позволишь мне уехать, Адочка? - прошептала Мадзя со слезами на глазах. - Поверь, тебя умоляет человек, которого пытают на медленном огне.

Панна Сольская вздрогнула.

- Разреши мне хотя бы отвезти тебя к родителям, - сказала она.

- Зачем? У меня здесь работа, я не могу ее бросить. И потом, разве ты взяла меня от родителей? Я пришла к вам из города и в город вернусь.

Ада задумалась.

- Не понимаю, ничего не понимаю! - сказала она. - Назови мне хотя бы одну разумную причину твоего бегства.

- Почем я знаю? - возразила Мадзя. - Спроси у лесного зверька, почему он убегает из парка, спроси сосну, почему она засыхает в оранжерее? Я здесь не в своей среде, поэтому мне больно от всякого пустяка, от всякой сплетни...

- А, сплетни! - перебила ее Ада. - Дорогая моя, мы не вправе насильно удерживать тебя, но... может быть, тебе следовало бы поговорить еще со Стефаном?

Мадзя закрыла руками лицо.

- Ты не представляешь себе, как мне хотелось бы избежать этого разговора. Но я знаю, так нужно.

Глядя на Мадзю, панна Сольская покачала головой.

- Сейчас я пришлю его сюда, - сказала она, выходя из комнаты.

На душе у Ады стало все же спокойней.

Через несколько минут явился пан Стефан. Сев рядом с плачущей Мадзей, он мягко спросил:

- Где же вы намерены поселиться?

- У панны Малиновской или у кого-нибудь из нашего союза, - ответила Мадзя, утирая слезы.

- На этой неделе, - сказал вполголоса Сольский, - я поеду к вашим родителям просить вашей руки.

Слезы у Мадзи сразу высохли. Она прижалась к стенке и, вся дрожа, воскликнула:

- О, не делайте этого! Ради бога!

Сольский пристально смотрел на нее.

- Я хочу просить вашей руки, - повторил он.

- Это невозможно! - с испугом возразила Мадзя.

- Вы не хотите стать моей женой? Знаю, я некрасив, у меня много недостатков...

- Вы самый благородный человек из всех, кого я знаю, - перебила Мадзя. - Вы сделали мне столько добра, я вам так обязана...

- Но моей женой...

- Никогда! - воскликнула Мадзя в порыве отчаяния.

- Быть может, вы любите другого? - спросил Сольский, по-прежнему не повышая голоса.

Мадзя часто дышала, теребила в руках платочек и, наконец, бросив его на диванчик, ответила:

- Да.

Сольский поднялся.

- В таком случае, - сказал он все так же тихо, - прошу прощения. Я никогда не посмел бы становиться другому поперек дороги.

Он поклонился и вышел спокойным, ровным шагом, только глаза у него потемнели и губы стали совсем белые.

Когда Сольский вошел в свой кабинет, к нему бросился Цезарь и, подпрыгнув, уперся могучими лапами в его грудь. Сольский отпрянул и дал собаке пинка.

- Пошел вон!..

У Цезаря сверкнули глаза, он оскалил зубы и грозно зарычал на хозяина. Сольский пришел в неистовство: схватив со стола стальную линейку, он изо всей силы ударил собаку по голове.