Болеслав Прус - Форпост

Из боковушки доносился запах водки, чадила догорающая плошка. Слимак и Гроховский сидели рядышком.

- Кум... староста... - говорил Слимак, стуча кулаком по столу. - Я дам тебе, сколько ты пожелаешь, говори, стало быть... последнее слово. Твое слово для меня дороже денег, потому что ты голова. На всю волость ты один голова. Старшина - он свинья. Для меня ты старшина, да какой там старшина, ты лучше самого комиссара, потому что ты - голова... Один ты голова на всю волость, убей меня гром!

Они обнялись, и Гроховский заплакал.

- Юзек!.. Брат!.. - говорил он, - не зови меня старостой, зови братом, потому что я тебе брат и ты мне брат...

- Войцех... староста... Говори, сколько хочешь за корову?.. Я столько и дам, кишки из себя вымотаю, а дам.

- Тридцать пять рублей бумажками да рубль серебром за повод.

- Господи помилуй! - ахнула хозяйка. - Да ведь вы только что отдавали корову за тридцать три рубля?

Гроховский поднял мокрые от слез глаза сперва на нее, потом на Слимака.

- Отдавал? - спросил он. - Юзек, брат, отдавал я тебе корову за тридцать три рубля?.. Ладно! Отдаю... Бери... Пусть сирота погибает, зато уж у тебя, брат, корова будет что надо.

Слимак еще сильней стукнул кулаком по столу.

- Как, чтобы я сироту обидел?.. Не желаю!.. Даю тридцать пять рублей и рубль за повод.

- Что ты болтаешь, дурень? - урезонивала его жена.

- Не дури, - поддержал ее Гроховский. - Ты меня так угостил, так употчевал, что тебе я отдам корову за тридцать три рубля. Аминь, вот мое последнее слово.

- Не желаю!.. - орал Слимак. - Я не еврей и за угощение не беру.

- Юзек!.. - уговаривала его жена.

- Пошла вон! - крикнул Слимак, с трудом поднимаясь со стула. - Я тебе покажу, как мешаться в мои дела...

И вдруг упал в объятия плачущего навзрыд Гроховского.

- Тридцать пять рублей бумажками и рубль серебром за повод! - кричал он.

- Чтоб мне из пекла не вылезть, не возьму! Тридцать три, - всхлипывал Гроховский.

- Юзек! - унимала Слимака жена. - Да уважь ты гостя... Ведь он постарше тебя, он староста, его тут воля, а не твоя... Мацек, - обратилась она к батраку, - ну-ка помоги мне отвести их в ригу.

- Сам пойду!.. - заревел Слимак.

- Тридцать три рубля, - стонал Гроховский. - Хоть ты убей меня, разруби на мелкие кусочки, ни гроша больше не возьму... Иуда я, пес поганый, хотел тебя надуть, как немец, для того и говорил, будто веду корову к Гжибу... А я к тебе ее вел, потому что ты мне брат...

Обнявшись, они вышли из боковушки, но сразу же ткнулись в окно. И только когда Мацек отворил им дверь в сени, они - после нескольких более или менее удачных попыток - все-таки попали во двор.

Хозяйка зажгла фонарь и достала из клети рядно и подушку, чтобы постелить Гроховскому в риге. Проходя по двору, она увидела странную сцену: Слимак, лежа на навозной куче, убеждал Гроховского лечь спать, а староста опустился подле него на колени и, вытирая слезы полой зипуна, читал молитвы. Над ними с озабоченным видом стоял батрак.

- Верно, вы чего-то крепкою им дали, - сказал он хозяйке.

- Бутылку очищенной выпили.

- Ого-го!..

- Ну, вставай, пропойца! - прикрикнула она на мужа.

- Не встану! - рассердился Слимак. - А ты, баба, убирайся, пока цела! Покомандовала - и хватит... Я тут теперь хозяин. Я корову купил, я у пана луг арендую...

- Поднимайся, Юзек, - говорила хозяйка, - не то, смотри, водой окачу.

- Я тебя окачу, вот только возьму кнут!.. - ответил Слимак.

Гроховский бросился ему на грудь и стал его целовать.

- Вставай, брат, - молил он, - не озорничай, не то нам обоим будет худо.

Батрак только диву давался, видя, как водка меняет людей. Староста, слывший на всю волость суровым человеком, плакал, как дитя, а Слимак ни за что не хотел подняться с навоза, орал, как эконом, да еще стращал жену, что теперь он тут хозяин!..

- Пойдемте-ка, староста, в ригу, - сказала Слимакова, беря Гроховского за руку.

Великан поднялся; кроткий, как овечка, позволил Мацеку и Слимаковой взять себя под руки и покорно пошел с ними. Хозяйка выбрала самую большую кучу сена и устроила ему отличную постель; тем временем старосту совсем разморило, он повалился на ток, и не было никакой возможности сдвинуть его с места; так он там и остался.

- Ты, Мацек, ступай к себе, - приказала батраку Слимакова. - А этот пьяница, - показала она на мужа, - пусть валяется в навозе, в другой раз не будет бунтовать.

Мацек, как и следовало смиренному батраку, тотчас исчез в глубине конюшни. Но когда во дворе все затихло, он развлечения ради стал воображать, будто он сам напился пьяным.