Болеслав Прус - Кукла

- Кто знает, где на самом деле несчастная и даже трагическая любовь! ответила Вонсовская, глядя на Вокульского.

Четверть часа спустя панна Жежуховская попросила, чтобы ее познакомили с Вокульским, а еще через четверть часа сообщила ему (потупив при этом глаза), что, по ее мнению, исцелять раны истерзанного, безмолвно страдающего сердца - благороднейшая роль женщины.

Однажды, в конце марта, Вокульский, придя к панне Изабелле, застал ее в отличном настроении.

- Прекрасная новость! - воскликнула она, необычно приветливо здороваясь с ним. - Вы знаете, приехал знаменитый скрипач Молинари.

- Молинари? - повторил Вокульский. - Ах да, я слышал его в Париже.

- И вы говорите о нем с таким равнодушием? - удивилась панна Изабелла. - Разве вам не нравится его игра?

- Признаюсь, я даже не особенно внимательно слушал...

- Не может быть! Значит, вы не были на его концерте... Шастальский (положим, он всегда преувеличивает) сказал, что, только слушая Молинари, он мог бы умереть без сожаления. Вывротницкая в восторге от него, а Жежуховская собирается устроить раут в его честь.

- Насколько я могу судить, это довольно заурядный скрипач.

- Помилуйте, что вы! Рыдзевскому и Печарковскому представился случай видеть его альбом с отзывами... Печарковский говорит, что этот альбом преподнесли Молинари его поклонники. Так вот все европейские рецензенты называют его гениальным.

Вокульский покачал головой.

- Я слушал его в зале, где самые дорогие места стоили два франка.

- Не может быть, это был, наверное, не он... Он получил орден от папы, от персидского шаха, у него титул... Такие награды не достаются заурядным скрипачам.

Вокульский с изумлением всматривался в разрумянившееся лицо и блестящие глаза панны Изабеллы. Эти аргументы были так красноречивы, что он усомнился в собственной памяти и ответил:

- Возможно...

Однако панну Изабеллу неприятно задело его равнодушие к искусству. Она нахмурилась и весь вечер была с ним холодна.

"Глупец я! - думал он, уходя. - Вечно я суюсь с чем-нибудь таким, что ее раздражает. Если она меломанка, то мое мнение о Молинари может ей показаться святотатством..."

Весь следующий день он упрекал себя в непонимании искусства, примитивности, бестактности и даже в недостаточном уважении к панне Изабелле.

"Несомненно, - думал он, - более талантлив тот скрипач, который понравится ей, нежели тот, который пришелся бы по вкусу мне. Надо быть нахалом, чтобы с таким апломбом высказывать свое суждение, тем более что я, вероятно, не сумел оценить его игру..."

Ему было очень стыдно.

На третий день он получил от панны Изабеллы коротенькую записочку.

"Сударь, - писала она, - вы должны помочь мне познакомиться с Молинари, только непременно, непременно... Я обещала тете, что уговорю Молинари играть в пользу ее приюта; следовательно, вы сами понимаете, насколько это для меня важно".

В первую минуту Вокульскому показалось, что получить доступ к гениальному скрипачу будет труднее, чем выполнить все предыдущие поручения. К счастью, он вспомнил, что знает одного музыканта, который успел познакомиться с Молинари и ходил за ним как тень.

Когда Вокульский рассказал музыканту о своих заботах, тот сначала широко раскрыл глаза, потом нахмурил брови и, наконец, после долгих размышлений заявил:

- Это трудное дело, очень трудное, но ради вас я постараюсь. Только мне придется его подготовить, соответственно расположить. Знаете что? Зайдите завтра в гостиницу в час дня, я буду у него завтракать. Вы незаметно вызовите меня через слугу, а я уж постараюсь, чтоб он вас принял.

Эти предосторожности и тон музыканта покоробили Вокульского; все же в назначенный час он отправился в гостиницу.

- Пан Молинари у себя? - спросил он швейцара.

Швейцар, знавший Вокульского, послал своего помощника наверх, а сам стал занимать его разговором.

- Ну, ваша милость, скажу я вам, людно у нас сделалось из-за этого итальянца!.. Господа валом валят, будто к чудотворной иконе, а пуще всего женщины...

- Вот как?

- Да, ваша милость. Пришлет сперва письмо, потом букет, а там и сама заявляется под вуалью, мол так ее никто не узнает... Право, вся прислуга смеется! А он не всякую принимает, хоть иные его лакею и по трешнице совали. Зато как разгуляется, так возьмет и закажет еще два номера, в разных концах коридора, и в каждом номере другую ублажает... Рьяный, черт!

Вокульский взглянул на часы: прошло десять минут. Он попрощался с швейцаром и направился к лестнице, чуствуя, как в нем закипает гнев. "Ну и прохвост! - думал он. - Да и дамочки тоже хороши!.."