Ален Вирконделе - Легендарная любовь. 10 самых эпатажных пар XX века. Хроника роковой страсти

Восхищение, столбняк, самозабвенное подражание. Поскольку персонажи этого романа пьют кампари, Ян тоже начал его пить. «В Кане было нелегко найти в бистро кампари…» – пишет он. Чтение не оставляло места ни для каких других занятий. «Я забросил все, – рассказывает он, – все другие книги – Канта, Гегеля, Спинозу, Маркузе… Я начал читать всё – все ее книги, их заголовки, истории, все слова». Опьянение стало постоянным. Королева Дюрас околдовала его. Разве он мог теперь сбросить с себя эти чары? Встречу в «Люксе» он помнит очень хорошо. Ничто не забыто, все врезалось в его память. «Великая сцена», как такие события называют в психоанализе; начальная сцена, потому что с нее все началось, после нее изменился взгляд, способ видеть и ощущать мир, способ понимать мир и жить в нем. В беседе с одним из биографов Маргерит Дюрас, опубликованной в 2010 году, он признался: «Я очень хорошо помню: она приехала в своем маленьком жилете от «Черрути», из коричневой кожи, который ей подарил Стефан Чалгаджиев, продюсер фильма (потрясающий продюсер), и я задал ей вопросы – я, который был очень застенчивым…» [221]Он попросил подписать ему экземпляр «Разрушить, говорит она» и признался, что хотел бы написать ей письмо. «На адрес вашего издателя», – уточнил он. «Нет, – ответила она, – пишите мне на улицу Сен-Бенуа, дом 5…» Он стал торопливо писать ей, еще не зная, ответит ли она. Одно письмо, два, а потом, если верить воспоминаниям самой Дюрас, «иногда по письму в день». «Это были очень короткие письма, вроде записок, да, что-то вроде призывов, которые человек кричит в невидимом губительном месте, в какой-то пустыне. И в этих призывах была очевидная красота».

Воспоминания Дюрас, которые она опубликовала в 1992 году в книге «Ян Андреа Стейнер», свидетельствуют о невероятной работе алхимика, которую она выполнила. Из всего – из мира, из новостей, из любовей, похороненных, неосознанных или подавленных, из прохожих, попавшихся ей навстречу на улице, – она создает, как золото, свои сочинения, творит суть своих книг, как пчела производит мед. Дюрас знает, что из писем юноши, которого она мельком видела в Кане в пивной после кинопросмотра, она тоже сможет сделать книгу. Они будут новыми ключевыми вехами на ее литературном пути.

В эти годы, с 1975-го по 1980-й, Дюрас писала и творила с неистовой силой, а внутри ее все скользит, провисает, рушится. Передышка, которую ей дал алкоголь, закончилась. Она стала пить, но уже не так, как пила с Жарло. Теперь ей нравится говорить, что она пьет, чтобы заполнить пустоту, которая образовалась в ее душе из-за отсутствия Бога, который не отвечает на ее отчаянные крики, обращенные к Нему. Она пьет одна, это одиночество становится мистическим, и она испытывает те же муки и те же ощущения, что и великие мистики, чьи сочинения она любит, – Хуан де ла Крус и Тереза Авильская. Что-то в ее душе движется к ним, понимает их и признает своими. Не пугало ли ее тогда, что она отказалась от своей фамилии Донадье (которая звучит как французское словосочетание, означающее «дай Богу». – Пер.) и таким образом отказалась давать ему что-либо, стала писательницей и сама пожелала стать Богом? Как правило, она укрывается в Нофле, но соглашается на несколько поездок, в том числе совершает поездку в Израиль и по этому случаю называет себя «почетной еврейкой». Хотя ее политические увлечения естественным образом должны были бы сделать ее защитницей дела палестинцев, она яростно поддерживает Бегина и Государство Израиль в память о холокосте, который называет самым огромным событием XX века, и говорит, что он сделал ее «умной» [222]и имел огромную разоблачительную силу.

В Нофле она не принимает почти никого и отдается во власть алкоголя – литрами пьет простое вино – не виски, как в 1950-х годах, не кампари, как в 1960-х, а столовое вино, которое покупает у стойки поселкового бара (где есть и табачный киоск). Но в это время душевных и физических невзгод, в дни психологической катастрофы, она пишет, она снимает фильмы и черпает из какого-то неизвестного ей самой источника силы, чтобы творить все интенсивней. В это время были созданы «Грузовик», «Кинотеатр «Эдем», «Корабль «Ночь», «Негативы рук», «Кесария» (воспоминание о ее путешествии по Галилее, которое глубоко потрясло писательницу) и фильмов «Аврелия Штайнер» (их два с таким названием. – Пер.). В большинстве случаев она сначала писала текст, а потом снимала по нему фильм. Но во всех текстах сквозь элегическую жалобу звучит рассказ о том, какое несчастье – одиночество и разлуки, о неустанном поиске любви и связи с людьми. Содержание всех этих сочинений, которые Дюрас называет текстами из-за неоднородности, не позволяющей отнести их ни к одному жанру, вращается вокруг этой экзистенциальной нехватки, этой тоски. Она объясняет странствия писательницы и иногда, по контрасту, объясняет ее суровость. Например, «Корабль «Ночь» – преувеличенно пылкие диалоги двух влюбленных, которые беседуют по телефону, но никогда не встречаются – это отголосок виртуальной переписки, которую писательница вела с Мишелем Курно, в сущности не ожидая от него ответа. Так происходит своего рода перемещение беседы влюбленных (она заключена в границы написанного текста) и ее обострение. В этих словах, похожих на заклинания, телесное начало абстрагируется от самого себя, уничтожает себя и соединяется с неистовой и жгучей речью великих мистиков. В «Кесарии» писательница заново открывает силу Расина, который считался мастером изображения страсти, и уподобляет страсть территории желания, неизведанной и далекой, на которую нужно войти. Так мир Расина становится «страной лесов», единственным местом, где может быть понято желание женщины, которая стала «колдуньей». Воспоминание о рассказе Мишле, которому она курит фимиам со времени событий 1968 года, стало символом ее собственного пути. У нее тоже не будет другого выхода, кроме как укрыться в густых лесах, где ее слово может быть высказано и будет звучать в лад с природой вдали от городов, где живут мужчины-преследователи, которые, как в Средние века, травят женщин, если те разговаривают с луной и танцуют в ее лучах. Духовная независимость писательницы, которую она подчеркивает с этого времени, свидетельствует о настоящей эволюции в ее творчестве. Уподобляясь колдунье из рассказа Мишле, она исключает себя из общества и становится одиночкой, кем-то вроде богини-матери, которая теперь будет преподносить людям свои тексты, как дельфийская пифия провозглашала свои пророчества. Но в то же время Дюрас не теряет своего места в мире, наблюдает за ним, критикует его и бичует его пороки. Она знает обо всех событиях в издательской среде, в театре, в кино, в прессе, в политике. Она сурово управляет своими контрактами, потому что никогда не забывает, что колониальная администрация обидела ее мать. Она все время близка к реваншу и в каком-то смысле к тому, чтобы отомстить. Она всегда твердо говорит, что никто не может ее «провести», что она умеет разглядеть хитрости своих приближенных и их намерения.