Ален Вирконделе - Легендарная любовь. 10 самых эпатажных пар XX века. Хроника роковой страсти

Может быть, эти ее своеобразные романтические странствия начались после разрыва с Жераром Жарло? По-видимому, она покинула поле боя из-за отчаяния, но эта самовольная отлучка оказалась творческим отпуском: это время было наполнено мощным литературным творчеством. Оправилась ли она вообще от удара, который получила, когда ее покинул тот, кто приучил к спиртному, но и сумел пробудить в ней неистовую любовную силу? Она никогда не любила так бурно: до этого ее любовные чувства были почти болезненными. Вот как далеко увела ее эта любовь. В любом случае Жарло, покинув Маргерит ради актрисы Франсуазы Арнуль, сам того не зная, открыл писательнице новую дорогу – путь полной отдачи себя творчеству. Отсюда последовали горькие и, кажется, окончательные выводы относительно любви. Она имела привычку говорить, что женщина, которая сильно любила, не может жить после этой любви. Как будто перед ней опустилась решетка, и она уже никогда не сможет приблизиться к тому, что сумела потрясти в ней эта страсть [218]. Она приняла приговор и постепенно создала себе новую судьбу.

Она будет писательницей Маргерит Дюрас. Не сочинительницей романов, не «рассказчицей историй», как она любила уточнять, а писательницей в полном смысле этого слова, с учетом его древней этимологии. То, что она напишет, не может быть названо романами. Оно будет называться текстами, сочинениями. А почему бы и не поэмами? Началась сакрализация: она будет пифией; то, что она напишет, будет пророчествами и видениями, ее голос станет голосом прорицательницы. Но в этом почти мистическом одиночестве всегда будет место для любви. Пусть даже не реальной, а воображаемой любови. Желание, двигатель писательского творчества, станет возбуждать требование, чтобы перед ней явилась, снизошла к ней иная истина. В 1979 году она отказывается от всех рекламных поездок и поездок по университетам, которые ей предлагают ее издатель или французские культурные центры, и говорит, что теперь желает заниматься только писательским творчеством. Писать. Это единственное спасение от чувства утраты, от пустоты существования, от душевного отчаяния, от духовного одиночества. Ее подруга и соседка в Нофль-ле-Шато, Мишель Мансо, свидетельствует об этом в своей книге воспоминаний «Подруга»: «Я всегда хочу иметь место для того, чтобы быть одной и любить. Любить неизвестно что, неизвестно кого, неизвестно, как и сколько времени. Но иметь в себе место для ожидания: никогда не знаешь, что случится. Для ожидания любви – возможно без другого человека, но именно любви». На самом деле Маргерит имела в виду человека, с которым переписывалась и кому отправила множество писем. Этот человек – не кто иной, как драматический и литературный критик газеты «Монд» Мишель Курно. «Я хотела вам сказать, что вы были этим ожиданием». Что это – недвусмысленное признание в любви? В этом нет никакой уверенности. Курно не станет ее любовником: может быть, он понимает, что для писательницы их переписка – начало нового, более тайного и личного опыта, в котором, вопреки фактам, он не участвует. В любом случае Дюрас разрушает все возможные надежды на любовную авантюру. «Я человек неверный, – пишет она ему. – Та любовь, которую я чувствую к вам, – я знаю, что она иллюзорна и что через внешнее предпочтение, которое я оказываю вам, я люблю лишь любовь». Уже в одном из своих «вульгарных», как она их называла, романов 1950-х годов Маргерит недвусмысленно утверждала, что осуществленная любовь не способна воплотить в себе настоящую любовь: «Ни одна любовь в мире не может занять место любви». То есть любовь в ее представлении – пограничная потребность, воображаемый передовой рубеж, где происходит встреча и слияние, доисторическое место, где нет разницы между мужчиной и женщиной, изначальная невинность.

Преувеличенность политических и социальных требований в это время, в конце 1970-х годов, сделала ее чем-то вроде иконы для революционеров. Она включается в их игру и позирует на этой сцене – навязывает себя средствам массовой информации. Ей, похоже, нравится роль великой жрицы левых радикалов и священного чудовища. В эти годы ее имя появляется в словарях, и там ее называют одной из самых символических фигур французской литературы. Она смакует это признание как лакомство, но в то же время окружающие начинают замечать, что она держится немного в стороне от происходящего рядом. Эта отстраненность – не позерство и не рисовка, а скорее неприспособленность к правилам жизни, в которой она не узнает себя – к человеческой комедии, к игре самолюбий. Тщеславию этих людей она станет противопоставлять знаменитый псалом царя Давида: «Всё лишь суета и погоня за ветром».