Ален Вирконделе - Легендарная любовь. 10 самых эпатажных пар XX века. Хроника роковой страсти

В «Читающей Кате» – работе, созданной между 1968 и 1976 годами – девушка уютно устроилась в низком широком кресле и делает вид, что читает книгу, но и не думает читать: ее взгляд направлен вправо, на что-то желанное, что Бальтюс не показывает, но на что намекает. Раздвинутые ноги девушки позволяют угадать, что скрывается за чтением. На картине нет ни мебели, ни предметов – только стены, отделанные так же, как он в то же время отделывал стены виллы Медичи. Фрески как в давние времена, старинные, выбеленные мелом стены, толстые, как торт «наполеон». От картины исходит ощущение безмятежного покоя.

Однако нужно отметить, что взгляд Бальтюса на девушек изменился. Эротическое напряжение по-прежнему существует, но скрытое: оно проявляется не так откровенно, как в более смелой и грубой картине «Мечтающая Тереза», написанной в 1938 году. Дело в том, что за это время многое изменилось: Бальтюс пишет уже не в маленькой темной комнате двора Рогана, а в жилище семейства Медичи. Богемный в 1930-х годах Бальтюс теперь стал «графом де Рола»! Сэцуко тоже остается волнующей моделью Бальтюса: она позирует ему в знаменитой «турецкой комнате». Бальтюс освещает своих женщин и девушек новым светом, более священным; он окружает их золотистым сиянием, которое создает расстояние между ними и обычными смертными, превращает их в почти нереальных фантастических персонажей. У них нет волос на теле. Этих волос не было уже у его моделей послевоенных лет («Комната» (1947–1948), «Туалет» (1957) или «Синяя простыня» (1958). Они позируют в ролях невинных девушек. А он, художник, наделяет их тем божественным величием, которым девушек окружает свет, но помещает их в ситуацию эротического ожидания. Они девственницы, и тот, кто их изображает, мог бы стать тем, кто лишит их невинности. Так граф де Рола, подобно жестокому сеньору из сказки XVIII века, накалывает на булавки своих жертв – одну за другой. Так же он потом поступит и с Сэцуко, заставив ее позировать в турецкой комнате. Но по картине, которая получилась в итоге, видно, что эта модель не так послушна, как остальные девушки. Похоже, что Сэцуко знает, чего хочет. Ее желание – покоряться господину, но при этом быть главной в своих отношениях с ним. Поэтому картина, написанная с нее, теряет тот эротизм, которого Бальтюс обычно требовал от других своих моделей. Сэцуко берет на себя обязанность позировать. Насколько предварительный рисунок Бальтюса открывает тело модели всем самым вожделеющим взглядам, настолько же в окончательном варианте, на холсте, это эротическое буйство подавлено. Искусственность позы, роскошь деталей, внимание к керамическим изразцам и к плиткам пола, плавность изгибов тела превращают эту картину в портрет, предъявляемый миру и свободный от грубой эротики. Такая эротика могла оказаться на первом плане, например, в «Туалете Кати» или в «Прекрасных днях» (1944–1946). Но с тех пор Бальтюс стал достаточно известным мастером и теперь мог не опускаться до провокации, как когда-то сделал в «Уроке гитары». Он представляет миру свою будущую жену (на которой женится через год после завершения картины). И художник, и модель, видимо, уверены в том, что поднимаются вверх, и в своем могуществе. В «Прекрасных днях» на первый план выступает грубая страсть, граничащая с насилием: в очаге потрескивает огонь, девушка открывает свои ноги, а мужчина раздувает огонь в камине. А в «Турецкой комнате» страсть вдруг оказалась усмиренной и смягченной. Картина почти слащавая, как работы художников-ориенталистов, когда они изображали одалисок. Так Сэцуко показывает себя господину и миру. Кроме того, она в уединении пишет собственные картины, удовлетворяя свое законное и необходимое, артистическое честолюбие. Бальтюс никогда не пытался придираться к ней или издеваться над ней из-за этого. Наоборот, он находил отголоски своих собственных поисков в ее искусстве, которое она еще не совсем очистила от примесей, в ее манере изображать интерьеры, пейзажи и целые отдельные миры. В 1968 году у них родился сын Фиумо, который, к несчастью, умер через два года. Этот мальчик страдал тяжелым заболеванием опорно-двигательного аппарата, которое не позволяло ему держать голову. В 1973 году у супругов родилась их единственная дочь Харуми, которую Бальтюс искренне и горячо любил. Сэцуко придумывала для детей японские сказки, делала им кукол-марионеток, сочиняла очаровательные маленькие комедии. В семье установилось странное равновесие между роскошью и простотой, между глубоким по содержанию творчеством и светской жизнью. В это время Бальтюс в своей римской мастерской переживает прекрасные минуты, создает легенду о себе и становится, наравне с Пикассо, величайшим художником XX века. Супруги продолжают свое восхождение в обществе и увеличивают известность, несмотря на многочисленных критиков, которые тайком злословят по поводу показной роскоши Французской академии, несмотря на действия других, равных Бальтюсу по положению, критиков, которые продолжают выступать против его повторного избрания главой виллы. Ходят слухи, что Сэцуко убеждает Бальтюса участвовать в том цирке, который представляет собой общение с репортерами, и поддерживать легенду о том, что он знатный сеньор. Новое желание мастера подсказано все той же любовью к роскоши и пышности: это замок Монтекалвелло в Тоскане. В обмен на несколько своих рисунков он поручает великому декоратору обставить этот замок мебелью, но при этом навязывает исполнителю собственные вкусы – никаких излишеств, лишь несколько предметов мебели, старинные ткани, несколько безделушек и картин. Особое внимание уделяется – так же, как на вилле – стенам: они покрыты непрозрачной глазурью, которая придает их цвету глубину, достойную тосканских примитивистов. Подчеркнуты следы фресок эпохи Возрождения и фризы, окружающие некоторые из комнат. Здесь снова сочетаются богемность и роскошь, праздничность и скромность – основные черты Бальтюса. Рядом с Сэцуко он продолжает работать в высшей степени терпеливо и непрерывно. А когда становится ясно, что супругам в конце концов придется покинуть виллу Медичи, они решают купить столетнее шале в самой глубине одной из швейцарских долин. Когда-то в этом доме была гостиница, в которой останавливались знаменитости, в том числе Гете и Виктор Гюго. Сэцуко страстно полюбила этот дом. Для нее и для того, чтобы продолжить легенду о себе, Бальтюс купил его – тоже в обмен на несколько картин. Шале одинаково похоже и на один из храмов Ангкора, и на японскую пагоду; в любом случае оно напоминает какое-то фантастическое здание. В нем десятки комнат, на фасаде вырезаны христианские изречения. Теперь оно стало храмом, в котором Бальтюс собирался закрыться и куда был намерен приглашать аристократию от литературы и искусства и просто аристократию. Он снова – сеньор прежних времен, и его имя на слуху у всех; он уединившийся монах и вечно светский человек. С этих пор супруги стали жить в этой усадьбе, вдали от мира, но так, что до них долетали отголоски его жизни. В конечном счете уединение к лицу Бальтюсу. Он снова полностью обрел свободу художника. Он знает, что Россиньер будет завершением долгой истории, главной сутью его жизненного опыта. В Россиньере он снова нашел то, что всегда было его основной заботой, – скрытую духовность, движение души, которого он хотел достичь своей живописью. В уединении среди суровых гор, но в ласковой позолоченной тишине своего шале, Бальтюс составляет из воспоминаний свою историю. Сэцуко защищает его и ухаживает за ним. Внутренняя отделка помещений, которую она выбрала по своему желанию, тоже соединяет их две истории. Стены обшиты деревянными панелями из светлой сосны, от которых воздух в комнатах кажется золотистым. Окна и двери, украшенные маленькими изразцовыми плитками, выходят на склоны гор. Мимо регулярно проезжает маленький поезд «Моб», над которым шефствует Сэцуко. Он ловко спускается из одной долины в другую, своими свистками успокаивает обитателей шале и делит день на части. Сэцуко превратила ход времени в ритуал. Армия слуг, от которой Бальтюс не захотел отказаться, служит мастеру и его супруге, а иногда их дочери Харуми и сыновьям Бальтюса от первого брака с Антуанеттой де Ватвиль. Редких гостей в этом доме принимают просто и скромно. Бальтюс покинул роскошь виллы Медичи, чтобы очиститься среди пейзажей, которые описывал Жан-Жак Руссо. На стенах висят две картины, его собственные работы – «Король кошек» и «Княгиня Волконская». На комоде гордо возвышается бюст Джакометти. То там, то тут видны воспоминания о прошлом – коллекции японских кукол и столы, всегда заботливо накрытые. Посуда на них элегантная, без показной роскоши, и дом часто очаровывает музыка Моцарта. После обеда Бальтюс смотрит фильм. Он очень любит вестерны, и Сэцуко, которая велела установить в шале домашний кинотеатр, идет навстречу его желанию. Каждый из супругов работает в своей мастерской. Мастерская Сэцуко находится в комнате, примыкающей к гостинице, а мастерская Бальтюса расположена в бывшей риге, которая превратилась в «святая святых». Туда имеют доступ лишь немногие избранники. Там – под доброжелательным наблюдением Альберто Джакометти и мышей, которым Бальтюс дал прозвище «стендалевские» за их любимую забаву: они упорно развлекаются тем, что грызут трубы, выкрашенные в красный и черный цвета, – хранятся величайшие произведения искусства, которые движутся перед глазами Бальтюса и его гостей благодаря системе роликов, которую установила Сэцуко. В Россиньере произошло что-то, ставшее началом новой жизни. Может быть, Бальтюс перестал быть неоднозначным и парадоксальным? Иными словами, не стал ли Россиньер местом, где он отказался от лжи? Неужели понадобилось столько лет парадов и масок, чтобы наконец стала видна основная, истинная натура Бальтюса? И не внесла ли Сэцуко большой вклад в эту перемену, несмотря на упорные слухи о том, что это она вдохновляла его на попытки стать знаменитым и добиться славы. Непроницаемая «графиня», в сущности, знает все это. Она знает, кто ее враги, и знает, какие злые сплетни они разносят. Но она не отступает перед этими злыми сиренами и зловещими Кассандрами. Она идет путем, который проложила для себя вместе с Бальтюсом. Она продолжает писать картины в ласковой тишине Россиньера, в тепле большой и высокой фаянсовой печи XVII века, внутри которой почти можно уютно свернуться. Она занимается кошками и птицами, следит за порядком в доме, составляет меню, управляет всеми хозяйственными и финансовыми делами, готовит проект создания Фонда Бальтюса, рисует интерьеры, которыми Бальтюс всегда восхищается, несмотря на явную неумелость рисунков. В основном ей удаются картины, написанные краской, – кошки, японские интерьеры, натюрморты с фруктами и особенно сказочные комические сценки, в которых животные, одетые как люди, красуются на маскарадах или званых обедах. Внезапно, в зависимости от настроения, она создает фантастические или сказочные произведения, которые очаровывают Бальтюса, потому что именно эти рисунки вызывают у него детские воспоминания, сказки, в которых действительность внезапно рушилась и уступала место тому, что Райнер Мария Рильке называл «открытым пространством», в котором могут потонуть все тайны мира. Старость к лицу Бальтюсу. Сэцуко, родившаяся в 1943 году, намного моложе, чем ее супруг, родившийся в 1908 году. Она, которая так много унаследовала из прошлого своей родной Японии, оберегает гениального художника. Он был ее поклонником, любовником, мужем, натурщиком и спутником в течение всей своей жизни художника. Она помогла ему укорениться в жизни, помогла ему сделаться тем загадочным и великолепным художником, которым он был, а сама иногда отходила в сторону со скромностью гейши. Но в действительности именно она хозяйка в Россиньере. Бальтюс почитает и уважает ее. Она всегда мелкими скользящими шагами ходит по просторному дому – невесомая тень в расписанном красками шелковом кимоно, она всегда в одинаковом настроении и помогает увековечить мгновение. Похоже, что история их жизни продолжается вдали от шума светской жизни. Однако коллекционеры, интеллектуалы и художники приезжают в Россиньер. Бальтюс и Сэцуко устраивают для них изящно организованный прием и с редкой изысканностью накрывают для гостей чайный стол. Кошки проскальзывают между фарфоровыми чашками, осторожно ходят по вышитой скатерти под нежными взглядами хозяев дома. В Россиньере кошки входят в ближайшее окружение хозяев. Бальтюс ни в чем не отрекается от титула, который присвоил себе в 1937 году в подписи под автопортретом. Он король кошек, а они его горячо любимые подданные. Он вспоминает о том, как лишился своего любимого кота Мицу, когда тому было только восемь лет. Его отчаяние тогда было огромным, а любовь к кошкам стала сильней. В шале для них есть отдельные комнаты, а еще комнаты специально для птиц, которые могут там спокойно летать. У Сэцуко тысяча дел: она сажает пышные растения и ухаживает за ними, поливает и ставит в вазы срезанные утром свежие цветы. Она вышивает на шелковых подушках кошек, смешные сценки, в которых немало места занимают животные, расписывает маленькие деревянные шкатулки, шьет жилеты для Бальтюса, мастерит футляры для очков или портсигары и вышивает их в технике petit point. Это не просто дамское рукоделие, это художественные работы: она сама придумывает их формы и узоры, которые связаны с историей ее жизни и ее мечтами. Бальтюс, старея, становится чище душой и довольствуется малым. Он имеет привычку говорить, что его жизнь скромная и спокойная. От «лжи», которой он когда-то окружал себя словно для того, чтобы украсить бедствиями своей эпохи, остаются легенды, которые он, конечно, продолжает поддерживать, но которые теперь обманывают лишь немногих. Однако, поскольку он достиг величайшей славы как художник и перенес на холсты непонятные очертания таинственных миров, никто не пытается с ним спорить. Сэцуко перешла в католическую веру. Он, прикасавшийся к пылкой непристойной эротике, теперь тоже вернулся в церковь: под балдахином над его кроватью висят четки, и его защищает икона Девы Марии. Многих комментаторов его творчества удивляет, что Бальтюс присоединился к основному сообществу христиан. Это не совмещается с его работами. Критикам не нравится, что тот, чье творчество они всегда считали разрушением старых устоев, в конце концов пришел к религии и, кажется, почувствовал влечение к народной набожности. Поэтому они считают, что причина тут в старческой слабости организма, и предпочитают милосердно молчать на этот счет. Но Бальтюс, наоборот, желает говорить об этом. Он даже утверждает, что имел видение. По его словам, в тот момент, когда он чувствовал, что уходит из жизни, ему явился Христос и приказал жить дальше, потому что его путь еще не окончен и есть труд, который он должен выполнить. Кроме того, в последние годы своей жизни Бальтюс начал новую картину. Юная девушка лежит на кровати, в ногах у нее гитара, в правом углу комнаты стоит на задних лапах далматин; он прижался к квадратным стеклам окна и как будто ждет какого-то гостя. Бальтюс возвращается к своим основным темам – угроза, исходящая от незнакомца, пришедшего из внешнего мира; девушка, отданная во власть тайны его прихода; большие портьеры, окаймляющие картину; и гитара – намек на знаменитую работу художника 1934 года. Но осознавал ли Бальтюс, как трудно ему будет работать теперь, когда он уже почти лишился зрения, а его тело и дыхание медленно слабели? Сэцуко каждый день приводила мужа в его мастерскую или приходила к нему, в сытный запах терпентиновых масел. Бальтюс каждый день (если свет подходил для работы) добавлял новое движение или новую тональность в какой-нибудь из элементов картины и долго размышлял перед ней. Между ним и Сэцуко существовало почти волшебное равновесие. Она понимала его с полуслова, но главное, успокаивала своим мирным молчанием. Однако творческий дух, всегда, словно огненная искра, дававший Бальтюсу бодрость и с годами отразившийся на лице художника, сопротивлялся старческому засыпанию. Бальтюс никогда не считал катастрофой то, что время уходит. Наоборот – и благодаря влиянию Сэцуко – он всегда, до самого конца, проявлял невероятные творческие способности и – главное – был молод душой и одевался в молодежном стиле, в согласии со своим представлением о дендизме. Он носил кашемировые свитера и иногда даже надевал спортивные брюки (в таком наряде он позировал Анри Картье-Брессону). К этой одежде он кокетливо добавлял яркий платок на шее или надевал куртку в австрийском стиле, очень элегантную. Его мысли и разговоры всегда вращались вокруг живописи и в первую очередь – вокруг приключений современного искусства, которые он пережил. Но Бальтюс не произносил ни одного резкого слова, разве что в тех случаях, когда заходила речь об отклонениях сюрреализма. Он был благосклонен ко всем. Даже в его взгляде была доброта – а когда-то его пронзительный орлиный взгляд и жестокие замечания вызывали страх. Теперь он был невероятно тих и спокоен, и Сэцуко внесла вклад в это умиротворение своего супруга. Его редкие появления на людях всегда были тщательно подготовлены и происходили строго по определенному ритуалу. Бальтюс был одет как лорд, седые волосы аккуратно зачесаны назад, в кармане куртки – шелковый носовой платок. Его манеры были светскими и раскованными; казалось, ему не мешают ни его слепота, ни глухота. Всегда любезный, почти преувеличенно любезный, он появлялся перед публикой в обществе Сэцуко. Она в своей традиционной одежде, хрупкая внешне, но державшаяся уверенно, составляла со своим супругом пару, поистине достойную картины. Так проходили в Россиньере дни – полные новообретенной гармонии, оживленные движением слуг-филиппинцев. Лю, личный врач и лакей Бальтюса, очень внимательно заботился о нем. Ни одно последствие старости не должно было стать заметным. Малейшая оплошность хозяина исправлялась, чтобы все снова оказывалось на своем месте, в прежнем порядке. Сэцуко следила, чтобы этот порядок соблюдался неукоснительно и во всех мелочах, и делала это невозмутимо и грациозно, без нетерпения и торопливости. В Большом шале царили элегантность и спокойствие, которые кажутся почти нереальными, если вспомнить, какие неистовые страсти охватывали Бальтюса в те времена, когда он принимал себя за брата сестер Бронте, грубого и дикого героя «Грозового перевала».