Шамма Шахадат - Искусство жизни - Жизнь как предмет эстетического отношения в русской культуре XVI–XX веков

Ср. значение паратекста для мистификации; вероятно, что паратексты важны в первую очередь именно применительно к текстам, реализующим концепт искусства жизни, поскольку те легко могут быть неверно истолкованы как только фикциональные.

Понятие реальное и фиктивное употребляются здесь в том смысле, который придал им Изер, то есть фиктивное не означает воображаемого.

См.: Murašov, 1993, 157 – 161, а также раздел II, 2 настоящей книги.

См. выше, раздел II, 2.3.

Точнее, искусство, по Новалису, может выразить невыразимое потому, что дает выражение невыразимости как таковой: «Если проблема по своему характеру неразрешима, мы решаем ее тем, что представляем ее неразрешимость» (Novalis, 1960, III, 376).

Ср. у Ремизова: «В каждом человеке не один человек, а много разных людей» (Ремизов, 1983, 317). См. выше, гл. II, 1.

В 1931 году Пауль Клюкхон (Kluckhohn, 1966, 5 – 13) издал антологию под названием «Искусство жизни» , в которой он изучает практику жизни романтиков под знаком любви и дружбы в связи с их поэтикой. Исходной точкой его рассуждений является именно «Письмо о поэзии» Фр. Шлегеля, где Шлегель писал о романе Гете.

Шлегель доходил даже до того, что готов был объявить свой роман «Люцинда» «новой библией»: «Что до меня, – пишет он в 1798 году Новалису, – целью моих литературных проектов является создание новой библии, пойти по стопам Мохаммеда и Лютера» (Novalis, 1960, IV, 501).

Вальтер Беньямин упоминает этот аспект, указывая на двойственность смысла в слове «romantisch» в его трактовке Шлегелем – романтический и романический, романный (Benjamin, 1973, 93).

Беньямин предлагает два возможных прочтения, предпочитая, однако, не тот вариант, согласно которому «поэт есть сама поэзия», а иной: «Произвол поэта реализуется лишь в рамках его материала», то есть поэт подчиняется лишь материалу. Но с точки зрения проблемы искусства жизни первое прочтение намного интереснее, тем более что Беньямин и сам признает, что оно, предполагая, что «автор есть всего лишь персонификация искусства ‹…› вероятно, и составляло в этом месте и во многих других существо мнения Шлегеля» (Benjamin, 1973, 77). Вместе с тем Беньямин сводит идею искусства жизни исключительно к персонификации, не принимая во внимание поэтологического и поэтического аспектов вопроса.

Таков, например, тройственный союз женщины и двух мужчин, изображенный Чернышевским в «Что делать?». У такой ситуации имелись, с одной стороны, реальные прототипы, с другой – литературный претекст, а именно роман Жорж Санд «Жак», оказавший влияние как на «Что делать?», так и на брак самого Чернышевского (Паперно, 1996, 117 – 120). Ср. (Там же, 114 и далее) описание ménage à trois между Марией Обручевой (сестрой революционера Обручева), ее мужем Петром Боковым и его другом Иваном Сеченовым. Современники ошибочно воспринимали роман Чернышевского как точное отражение этих реальных отношений. С другой стороны, высказывались мнения, эту точку зрения опровергавшие; например, Василий Слепцов считал, что «не автор романа списал с него [Бокова] свой тип, а, напротив, сам доктор Боков вдохновился романом и разыграл его в жизни» (цит. по: Паперно, 1996, 115).

Хэмон опирается на введенное формальной школой понятие «мотивировка» и на понятие Греймаса «изотопия». В своем определении реализма он исходит из коммуникативной ситуации, возникающей между автором-реалистом и читателем, то есть не из вопроса о том, как литература копирует реальность, а из вопроса: как литература заставляет нас поверить, что она копирует реальность? (Hamon, 421 – 424).

Чернышевский предвосхищает в этом отношении дневники сталинской эпохи, в которых авторы нередко представляют себя в образе некоего социалистического сверхчеловека и трудятся над формированием своей личности, как мы видим это, например, в дневнике Степана Подлубного (1996а) или Леонида Потемкина (Garros / Korenevskaja / Lahusen, 1998, 259 – 312).

См.: Паперно, 1996, 40: «На зрелых стадиях реализма неназываемые прежде, неприличные жизненные детали, включая, по словам Белинского, “гривенники” ‹…› и “животную сторону человеческой природы” ‹…› становились узаконенными фактами культуры – превращались в значимые элементы литературного дискурса и в значимые и зримые элементы поведения. Они стали частью стиля бытового позитивизма, пришедшего на смену бытовому байронизму».