Шамма Шахадат - Искусство жизни - Жизнь как предмет эстетического отношения в русской культуре XVI–XX веков

Понятия «экстрадиегетический» и «интрадиегетический» восходят к нарратологии Ж. Женетта (см.: Martinez / Scheffel, 1999, 75 и далее). Женетт пользуется этими терминами с целью разграничения рамочного и внутреннего повествования, то есть применяет их к внутритекстовым позициям. В данной работе под экстрадиегетическим повествованием подразумевается выход за рамки текста во внетекстовый мир (в соответствии с уровнями S4 и особенно S5 по модели Карманн / Рейсса [Kahrmann / Reiss]; см.: Zerbst, 1982, 52).

В эссе 1906 году «Поэзия заговоров и заклинаний» он так описывает магическое слово заклинателя: «Для того, чтобы вызвать силу, заставить природу действовать и двигаться, это действие и движение изображают символически. “Встану”, “пойду”, “умоюсь” – так часто начинаются заговоры ‹…› с такими словами заклинатель входит в настроение, вспоминает первоначальную обстановку, при которой соткался заговор; но, очевидно, ему нет нужды воспроизводить эти действа, довольно простого слова ‹…›» (Блок, 1960, V, 48).

Это различие Топоров проводит в связи с анализом «Крестовых сестер» Алексея Ремизова, обнаруживающих сильный автобиографический субтекст – явление, которое Топоров определяет как «сверхреальность», то есть семиотически заряженную реальность внутри текста (Топоров, 1989, 140).

Сильвия Зассе, посвятившая свое исследование текстуальной перформативности в творчестве московских концептуалистов, рассматривает отношение между текстом и действием и опирается – поскольку речь идет о знаках идеологических, в которых разрыв между словом и делом стерт или затушеван, – на работу Эрнесто Лакло и Шанталя Муффа «Гегемония и радикальная демократия», а также на Джудит Батлер. Если исключить идеологические импликации, то выводы, сделанные Зассе, применимы к характеристике перформативности в символистском романе: «На возникающий в знаке разрыв между сигнификатом и сигнификантом накладывается шов, знаку придается конститутивная авторитетность, он понимается как заместитель и репрезентант реальности» (Sasse, 2003, 45). Авторы символистских романов также пытаются «зашить разрыв между сигнификантом и сигнификатом», хотя им важно отношение не столько между знаком и вещью, сколько между словом и делом.

Термин «эго-документ» был введен Берком (Burke, 1997, 21) в качестве генерализирующего понятия для ряда более узких определений, таких как автобиография, дневник, переписка, мемуары, которые у Лежена (Lejeune) сведены к автобиографии.

Речь идет, разумеется, о некоей идеальной жанровой форме романа, которая на практике всегда нарушается; нам важно понять, что нарушает символистский роман.

Другую оппозицию в теории фикциональности образует восходящая к платоновской критике поэзии дихотомия фикциональное – фиктивное, вымышленное, лживое, все, что предполагает топос лживости поэта. В нашем контексте этот аспект неважен, он раскрыт в статье Ренаты Лахманн о творчестве Сарбевского, рассматривающей его трактат эпохи барочного кончеттизма в качестве образца дискуссии о поэтической лжи (Lachmann, 1994c). См. также статью Лахманн, раскрывающую историю обманчивых образов и двойственное отношение к фантазии в эстетике XVIII–XIX веков (Lachmann, 1998). См. также гл. II.1 настоящей работы.

Изер не разделяет вымышленное и фиктивное, в отличие от Б. Штейнгофа, который проводит между ними следующее различие: «Персонажи романа или драмы вымышлены, то есть они принадлежат миру, являющемуся в качестве действительного , но они не фиктивны, не должны создавать впечатления, как будто бы они существуют в действительности» (Steinhoff, 1990, 157).

Понятие «как будто» принадлежит Гансу Файхингеру (Hans Vaihinger), автору книги «Философия “Как будто”. Система теоретических, практических и религиозных фикций человечества в обосновании идеалистического позитивизма» (1911).

Об этих моделях фантастического письма, которые «нарушают нормы миметической условности», см.: Lachmann, 1995a, здесь с. 224.

По аналогии с «автобиографическим пактом», о котором писал Лежен.

Тургенев писал об этом в своих воспоминаниях по поводу «Отцов и детей» (1868/1869): «Не стану распространяться о впечатлении, произведенном этой повестью; скажу только, что, когда я вернулся в Петербург, в самый день известных пожаров Апраксина двора, слово “нигилист” уже было подхвачено тысячами голосов, и первое восклицание, вырвавшееся из уст первого знакомого, встреченного мною на Невском, было: “Посмотрите, что ваши нигилисты делают! Жгут Петербург!”» (Тургенев, 1979, 320).