Шамма Шахадат - Искусство жизни - Жизнь как предмет эстетического отношения в русской культуре XVI–XX веков

См.: Konnersmann, 1986/1987, 101 и далее.

Понятия «самообретение» и «самоизобретение» восходят к модели, описанной у Дитера Томэ (Dieter Thomä, 1998), различающего четыре подхода к собственной жизни как истории: ответственность перед самим собой, самообретение, самоизобретение и любовь к самому себе. К вопросу самообретения и самоизобретения см. ниже, III, 2.

См. намеченную нами модель жизни как искусства, различающую мифопоэтическое, театральное и антитеатральное искусство жизни (I, 1).

См.: Гудзий, 1927, 183. Гудзий ошибочно ставит инициалы в имени Миропольский – «А.А.» вместо А.Л.

Об отношениях между Брюсовым и Ниной Петровской, которая была «реальным» прототипом Ренаты в «Огненном ангеле», см. наряду с мемуарами Ходасевича также у Гроссмана (1994); о Петровской как поэте см.: Linthe, 1998. Cp. ниже, III, 2.

Подробная картина взаимоотношений Брюсова и Надежды Львовой дана у Лаврова (1985) в связи со «Стихами Нелли». Лавров подвергает сомнению отождествление Нелли с Львовой, посвящение Львовой рассматривает как «мистификаторскую ловушку» и высказывает мнение, что Нелли представляет собой собирательный образ, включающий черты нескольких женщин – возлюбленных Брюсова (Лавров, 1985, 73).

Ходасевич оценивает Брюсова очень эмоционально, представляя его бесчувственным Сальери: «Женщины брюсовских стихов похожи одна на другую как две капли воды: это потому, что он ни одной не любил, не отличил, не узнал» (Ходасевич, 1997, 26 и далее); «Его неоднократно подчеркнутая любовь к Бальмонту вряд ли может быть названа любовью. В лучшем случае это было удивление Сальери перед Моцартом» (Там же, 26).

Сообщения о самоубийстве Львовой, появившиеся в газетах, цитирует Лавров, (1995 91 и далее). Ходасевич дает свою версию в «Некрополе» (1997, 31 – 33).

«Брюсов систематически приучал ее к мысли о смерти, о самоубийстве».

Именно тот самый, из которого Нина Петровская восемью годами раньше стреляла в Андрея Белого (Ходасевич, 1997, 32).

В классических текстах-мистификациях (Козьма Прутков, Черубина де Габриак) подобные темы имеют функцию метамистификационной топики (Гребер), указывающей на мистификацию.

«Подобно вечным, столь же возвышенным, сколь и комичным переписчикам Бювару и Пекюше, чья глубочайшая несостоятельность в точности передает истинное положение дел с письмом, скриптор способен на подражание лишь акту, уже совершившемуся, и никогда – оригинальному» (Barthes, 1984, 65).

Гудзий (1927, 183). На Маслова как издателя указывает в предисловии Брюсов (Брюсов, 1990, 35).

Вопрос осложняется еще и тем, что «издатель» в качестве сигнификанта отсылает к двум сигнификатам – фиктивному издателю «Маслову» и реальному «Брюсову», причем это удвоение осознается лишь теми, кто понимает, что имеет дело с мистификацией.

На связь мистификации с тайной указывает Гребер, подробно исследовавшая происхождение термина (Greber, 1993, 191).

Согласно Игорю Смирнову, подделка также является одной из форм мистификации. Таковы, например, подделки А.Л. Сукаладзева, следовавшего принципу l’art pour l’art (Смирнов, 1981). Подобного же рода подделка была обнаружена в недавнее время А. Лавровым: речь идет, по-видимому, о семи стихотворениях, приписываемых А. Блоку. В том и другом случае возникает вопрос о том, какую цель преследует реальный автор, тот, кто подделывает, если подделка не приносит ни материальных, ни каких-либо иных выгод, разве что доставляет наслаждение как таковая.

«Понятно, я ничего не понял» – «Я понял еще меньше» (Брюсов, 1990, 37).

Так это в «Огненном ангеле», так и в рассказе «За себя или за другую?».

В основе этих размышлений – психоаналитическая и феминистская концепция «женщины», восходящая к Фрейду и Лакану, но их вместе с тем и опровергающая. Так, Бетина Менке, ссылаясь на Сусанну Фелман, замечает: «Под взглядом мужчины женщина есть (не что иное, как) метафора мужской мужественности; то есть мужское прочтение “провозглашает” женщину сигнификантом, который сам для себя означать ничего не может, чей сигнификат и тем самым истинное значение – мужчина» (Menke, 1992, 441).

Лавров называет З. Фукс «предысторией женской маски» (1985, 90).