Шамма Шахадат - Искусство жизни - Жизнь как предмет эстетического отношения в русской культуре XVI–XX веков

Мишель де Серто (Michel de Certeau) показывает в книге «Искусство действовать», что повествование имеет значение не только для текстов литературно-художественных и (квази)биографических, но и для формирования научного дискурса. По определению Серто, «искусство говорить» есть «искусство действовать» ( l’art de faire ) и «искусство мыслить», то есть теория и практика одновременно, а нарративность – «необходимая функция дискурса» (Certeau, 1984, 77 и далее). Отсюда следует, полагает Серто, что и роман представляет собой нечто большее, чем лишь развлечение, ибо роман, народная сказка и повесть поставляют (не только для жизненного опыта, о чем ниже, но и для научного дискурса) не просто текстовые объекты изучения, но и «модель описания» (Там же, 78). Значительную роль Серто отводит при этом воспоминанию как средству трансформации (Там же, 86) и «игре альтерации» (Там же, 87): «“Искусство вспоминать” [развивает] способность всегда быть в том месте, где находится другой, в то же время им не обладая, и всегда извлекать из этой альтерации пользу, не сходя при этом с пути» (Там же). Художники своей жизни поступают подобным же образом со своей историей, которую они обретают и изобретают; они так же стремятся «всегда находиться на месте другого», что является общим свойством искусства жизни не только в форме символистского романа, но и в виде мистификации или смехового сообщества.

Макинтайр рассматривает взаимозависимость наррации и биографии в гл. 15 своих «Штудий в области теории морали» (MacIntyre, After Virtue. The Virtues, the Unity of a Human Life and the Concept of a Tradition. A Study in Moral Theory, 1981, 190 – 209). По мнению автора, наррация образует основу интерпретации человеческих действий; мы живем, интерпретируем свои и чужие поступки по той или иной нарративной модели.

Ср.: Thomä, 1998, 121 – 140.

Рорти отождествляет друг с другом книги, слова, культуры и людей как средства упорядочения жизни: «Ничто не может служить критикой личности, кроме другой личности, ничто критикой культуры, кроме культуры альтернативной, ибо люди и культуры есть воплощенные вокабуляры. Следовательно, наши сомнения в своем характере или в своей культуре мы можем устранить или отчасти развеять, лишь расширяя свои знания. Проще всего мы можем достичь этого, читая книги; вот почему люди, склонные к иронии, проводят больше времени за наведением порядка среди книг, чем среди реальных, живых людей» (Rorty, 1999, 138).

Подвергая критике «менталистское толкование человеческой природы у Рорти», Рихард Шустерман противопоставляет ему тело (Schustermann, 1994, 242 и далее), в то время как Томэ ставит, в свою очередь, под сомнение подход Шустермана, не учитывающий значения нарратива (Thomä, 1998, 125).

Понятие master plot было предложено Катариной Кларк для стереотипных нарративных структур соцреалистического романа; поддерживающими терминами выступают у нее также shaping pattern и overarching plot . Эту терминологию Кларк вводит с целью создания контрольных инстанций для сильных позиций текста: «Если роман необходимо написать по определенному канону, то фабульная основа определяет ключевые позиции текста – его начало, кульминацию и развязку. В остальном она может, наряду с символикой, мотивами и т. д., задавать лишь общие критерии, которые следует использовать в определенных типических ситуациях» (Clark, 1982, 5).

В дилогии Гиппиус и романе Андреева герои посвящают себе политической революционной деятельности; Дарьяльский в «Серебряном голубе» Белого вступает в религиозную секту; героиня повести Зиновьевой-Аннибал «Тридцать три урода» выбирает альтернативную любовь, оставляя своего жениха ради актрисы Веры.

Так уже в «Вильгельме Мейстере», важнейшем претексте романтической теории романа, уделявшей особое внимание актерской жизни и театру как «искусству искусств» (например, у Шлегеля в статье «О “Вильгельме Мейстере”»).

Ср. противопоставляющие себя этой тенденции автобиографические романы Ремизова, которые также имеют признаки романа с ключом. Так, Ремизов характеризует «Учителя музыки» словами «моя бытовая автобиография» (Ремизов, 1983, 1).

Белый ошибается – действие романа относится к XVI веку.

Белый (1990, 304 – 316), Петровская (1976), Ходасевич (1997), Гречишкин / Лавров (1978), Гроссман (1994).

«Произошло то, что назревало уже в ряде месяцев, – мое падение с Ниной Петровской; вместо грез о мистерии, братстве и сестринстве оказался просто роман» (Белый, «Материалы к биографии», цит. по: Гречишкин / Лавров, 1978, I, 85).