Доната Митайте - Томас Венцлова

В раздираемой национальными конфликтами России такая публицистика особенно актуальна. Не случайно Евгений Ямбург в книге, предназначенной для учителей и студентов, подчеркивает, что «гуманизация национальных отношений в наших условиях – важнейшая педагогическая задача» [336], а как образец корректной полемики о наболевших вопросах перепечатывает статью «Евреи и литовцы» и диалог с А. Жувинтасом. Рецензируя в учительской и родительской газете «Первое сентября» вышедший в России сборник публицистики Томаса Венцловы, Григорий Померанц, кроме прочего, цитирует статью «Русские и литовцы» («настоящие национальные поражения начинаются тогда, когда анализ сменяется неконтролируемыми эмоциями, ксенофобией и громогласными фразами» [337]), комментируя эту фразу: «эти слова хочется повторять и повторять русским политикам» [338]. Словом, написав о том, что важно литовцам, Томас Венцлова оказался актуален не только в Литве.

После обретения Литвой независимости Венцлова продолжает будить заснувшие умы. Его высказывания, как утверждает Мартинайтис, «задевают те проблемы в Литве и эмиграции, которые уже заросли крапивой или их обсадили цветами руты, любимыми в литовских палисадниках» [339]. В 1990 году, приветствуя независимость Литвы, он говорит о наметившихся отрицательных тенденциях: «Малообещающим представляется тяготение к своеобразному балтийскому изоляционизму, культ патриархальных обычаев, патриархальной „доброты“, язычества, осуждения „пришедшего в упадок Запада“. Все это бытовало и по-прежнему бытует в нашей поэзии и прозе. <���…> Это толкает к своеобразной новой утопии – несколько лучшей, чем та кровавая утопия, от которой, слава Богу, мы наконец освобождаемся; но вряд ли и новую утопию можно признать конструктивной и осмысленной» [340]. Все это настроения резервации, которым Венцлова противопоставляет открытый современный мир. Войдя в него, литовская культура станет жизнеспособной. За терпимость, наведение мостов между народами и борьбу со стереотипами действующий в Сейнах фонд искусства и культуры Pogranicze в 2001 году удостоил Томаса Венцлову звания «Человека пограничья». Сейны, хотя и отделенные государственной границей, расположены неподалеку от тех мест, где родился отец Томаса и где сам он часто бывал в детстве. Население там смешанное – есть и литовцы, и поляки. Это пограничье трех государств – Литвы, Польши и России, и Томас Венцлова чувствует себя там своим, необходимым человеком:

Уже в ранней юности противившийся закрытости мира, Томас Венцлова говорит: «Глобальное настоящее – это целое огромное пограничье: находясь в нем, ты должен то и дело преодолевать барьеры, без устали бороться с изоляцией. Это не обязательно унификация; границы все равно останутся, потому что они украшают мир, но, будем надеяться, они никогда уже не будут тоталитарными и абсолютными» [342]. Сама жизнь поэта и его творчество, разрушающие стереотипы, помогают уничтожать абсолютные границы между народами Восточной и Западной Европы.

Когда первый год работы в Йеле у же подходил к концу, Томас писал друзьям о Нью-Хейвене: «Городишко размером с Шяуляй, в центре большой университет, построенный в с тиле, который здесь называют Depression Gothic – то есть, с одной стороны, стиль отвечает десятилетию мирового кризиса (депрессии), а с другой – вызывает депрессию» [343]. Нью-Йорк совсем недалеко, но в нем Венцлова «бы поселился, только по решению суда» [344]. Свои амбивалентные отношения с Нью-Йорком Венцлова сформулировал еще в Лос-Анджелесе: «Нью-Йорк все же самый безобразный город на свете. Наверное, лишь один город, где я в молодости прожил четыре года, мог бы соперничать с ним в этом отношении. Кроме того, Нью-Йорк и самый грязный, и самый заброшенный на свете. Все равно все в нем сидят и ничего другого не видят. Я бы на их месте повесился через две недели. Хотя, может, и нет, потому что он все же странно притягателен, как и тот, другой город моей юности. Они, кстати, вообще близнецы» [345]. Как и Москва его юности, Нью-Йорк – огромный культурный центр, кроме того, в нем жили друзья, среди них – Бродский, для которого общение с Венцловой тоже было важно. Александр Кушнер пишет: «Он (Бродский. – Д. М. ) жаловался, что о стихах ему поговорить почти не с кем: Лосев да Барышников, еще Томас Венцлова – вот и все». [346]