Доната Митайте - Томас Венцлова

Больше всего противоречивых оценок вызвали статьи, посвященные связям литовцев с соседями – евреями, поляками, русскими: «Евреи и литовцы», «Русские и литовцы», «Поляки и литовцы» и другие, посвященные национальным проблемам. Дональд Рэйфилд, рецензировавший перевод сборника эссе и критических с татей на английский язык, считает, что в этих статьях Томас Венцлова говорит «как национа льный психотерапевт, пытающийся излечить отказывающихся от лечения пациентов». [315]

Заканчивая свое письмо о Вильнюсе, Венцлова писал Милошу: «Гуманизация национальных чувств – дело первой важности; а следовательно, что-то надо для нее делать в меру сил» [316]. Прежде всего, следует сказать всю правду об истории отношений народов, не демонизируя чужих и не обожествляя своих. Так неизбежно приходится сражаться с устоявшимися мнениями, со стереотипами.

Литовско-еврейские отношения в XX веке прошли тяжкое испытание, но правду о них долгое время утаивали. Статью «Евреи и литовцы» Томас Венцлова написал еще в Литве. Впервые она была напечатана в 1975 году в подпольной еврейской газете «Тарбут», а позже многократно перепечатывалась на разных языках. Говоря о трагедии, случившейся в Литве в годы войны, когда не только от рук немцев, но и от рук литовцев погибло 200 тысяч литовских евреев, Венцлова впервые сформулировал основную мысль своей публицистики: «Если считать народ огромной личностью, – а непосредственное ощущение говорит, что эта персоналистская точка зрения единственно ценна и справедлива в мире моральном, – то к этой личности причастен весь народ – и праведники, и преступники. Каждый совершенный грех отягчает совесть всего народа и совесть каждого в нем. Сваливать вину на другие народы нельзя. В своем они разберутся сами. В нашем разбираться и раскаиваться нам, <���…> мы должны говорить обо всем происшедшем, не выгораживая себя, без внутренней цензуры, без пропагандистских искажений, без национальных комплексов, без страха» [317]. Томас Венцлова формулирует понятие коллективной совести, а не коллективной ответственности, а это совершенно разные вещи. Чуть позже он поясняет: «Мы вправе гордиться лучшими представителями нашего народа, однако недостойные дела каждого соотечественника причиняют всегда особую боль» [318]. Понимая, что в еврейско-литовском конфликте обе стороны совершали ошибки, а сам конфликт был спровоцирован двумя тоталитарными государствами – гитлеровской Германией и сталинским СССР, – Венцлова прежде всего говорит о преступлениях, совершенных литовцами, ибо «если провинились еврей или англичанин, то виноваты этот еврей и этот англичанин, а не все евреи и англичане. Однако если провинился литовец, то в какой-то мере и я сам провинился» [319]. Статья «Евреи и литовцы» вызвала дискуссию. В литовском подпольном издании Aušra [320]с Венцловой спорил А. Жувинтас (псевдоним, раскрыть который сегодня уже, увы, невозможно), утверждавший, что во время войны массовые убийства совершались потому, что немалая часть литовских евреев были членами коммунистической партии, они приветствовали советские преобразования в Литве и сами активно в них участвовали. Жувинтасу, который предпочел остаться неизвестным, отвечал не только Венцлова, но и тогдашний бывший (и будущий) политзаключенный Антанас Терляцкас, призывавший не оправдываться и не искать чужой вины, а сказать всю правду о прошедших событиях. Правда, по мнению Терляцкаса, жизненно необходима самим литовцам: «Заботясь только о будущем своего народа, я мечтаю о том, чтобы никогда больше литовцы не стреляли в невинных и безоружных. Мир могут потрясти катастрофы и пострашнее. Оградить литовцев от участия в погромах (на сей раз уже не еврейских) можно, только категорически осудив убийства мирных жителей». [321]

Этой проблематике посвящена и статья Томаса Венцловы «Сакрализация ошибок» [322], в которой говорится об июньском восстании 1941 года в Литве, направленном против большевистской оккупации. Венцлова подчеркивает отрицательные моменты восстания, особенно декларируемую его вождями солидарность с немецкими национал-социалистами и вытекающий из этого антисемитизм. И то, и это, по мнению автора, было ошибкой, стоившей жизни многим литовским евреям и повредившей международному престижу Литвы. Похожие мысли, только чуть более сдержанно, развивал историк нового поколения эмигрантов Саулюс Сужеделис: «Посмею сказать, что лето 1941 года – самый кровавый период литовской истории нового времени. Я не знаю другого периода, когда за такое короткое время было бы убито столько безоружных людей. <���…> Я уверен, что открытость прошлому – не только оценка совершенных подвигов, но и сокрушение о своих грехах – была бы очень важна» [323]. Хотя Томас Венцлова не первым заговорил об отрицательных сторонах восстания, он, наверное, особенно выделил их, поэтому его статья вызвала бурные дискуссии и в литовской, и в эмигрантской печати. Аргументы сторонников восстания звучали особенно странно, когда союз с нацистами пытались оправдать тем, что этнических литовцев те организованно не убивали: «Томас Венцлова сознательно или подсознательно вычитает из фашистской (нацистской) доктрины расовую теорию. <���…> Если бы он не смешивал литовцев с евреями, он бы не преминул заметить, что советский большевизм уничтожал все народы одинаково, а нацизм, руководствуясь расовой теорией, вообще не признавал за евреями права на существование» [324]. Из этих размышлений следует, что хотя и литовцы, и евреи были гражданами Литовского государства (тогда оккупированного), одних вроде бы оправданно приносили в жертву ради жизни других. Писатель Йонас Микелинскас, автор цитируемых строк, не замечает безнравственности своего высказывания. В печати даже появились заметки о «коллективном осуждении Томаса Венцловы» [325], но в конце концов разговоры о восстании стали спокойнее и объективнее. Пожалуй, такой и была цель статьи Венцловы: вдохновить на дискуссию, в которой понемногу сформировалась бы более объективная оценка.