Доната Митайте - Томас Венцлова

В этом нерифмованном сонете слышится эхо строфы из другого стихотворения «Колодец крут, но в черноте…», строфы, вдохновленной предложением Бродского написать о беседе святого Франциска с птицами:

Сам поэт так комментирует эти стихи: «Наша правда, наш язык, наши формулы, в конце концов найденные нами (будь они философскими, богословскими или поэтическими), не так уж отличаются от „софизмов“ дрозда, от песни дрозда, несовершенной, лишенной семантики. <���…> Но вместе с тем „слепая сила“, вдохновение действительно и для человека, и для птицы, и оно, быть может, дает нам спектр, а спектр этот – минералы, растения, животные, мы сами, – весь мир словно разные цвета, сведенные к одному свету, к общему источнику» [296]. «Дребезг одного первообраза» и «зияющая призма», по-разному ломающая единый свет – почти синонимы. И интеллектуал, начитавшийся Мишеля Фуко, и люди, изображенные на картине, – несовершенство, отражающее «один первообраз», потому они и освещены сильным, «как в раю», светом.

В 1984 году Томас Венцлова поехал в Японию, на конгресс ПЕН-клуба. Вернувшись, он рассказывает в журнале о современном и четком течении японской жизни, о дисциплине, которая «сначала утомляет, но вскоре вызывает особый прилив бодрости» [297]. Японские впечатления на открытках повеселее и поироничнее: «Интересно, однако, сверхъестественно организовано, аж нехорошо становится. Как в книжке старого доброго Олдоса [298]. Или это из-за буддизма? На фотографии виден лес, но не видны компьютеры и пробирки, а они под каждым деревом» [299]. Кстати, один из мотивов этих открыток: «Как поживает наш друг cocodrillo?» [300]Автор шлет крокодилу приветствия, осведомляется о его аппетите и вкусах, иными словами, его (то есть советскую власть и те ее службы, чьей обязанностью было чтение приходящих из-за границы писем, а потом уже вручение их адресатам или невручение) постоянно дразнит, хотя сам крокодил этого не понимает. Быть может, это небольшая месть за перехваченные и потому не доходящие до адресата письма. Несколько лаконичных слов на открытке порой скрывают не выраженную прямо, но явную внутреннюю драму: «Пишу Вам с Готланда, это в 200 верстах от Паланги. Oremus» [301]. Написано летом 1980-го. Дорога в Палангу, как и вообще в Литву, для Томаса еще долго будет заказана. Множество открыток из разных мест планеты получали не только друзья, но и мать, которой почтальонши признавались, что всегда сами первыми читают их, потому что они необычайно интересны [302]. Если бы об этом знал автор открыток, он, наверное, не стал бы сердиться; несколько его фраз были все же просветом в железном занавесе, через который просачивалась хотя бы малая толика информации для людей из закрытого мира.

В путешествиях Венцлову занимают в первую очередь культура, искусство, экзотическая природа, политические реалии. Заметки о путешествии по ЮАР и Зимбабве, «Южноафриканский дневник», прежде всего политические. Хотя автор все время сравнивает то, что видел в стране, с советской жизнью и чаще всего делает вывод, что Южно-Африканская Республика все же либеральнее, окончательное впечатление неутешительное: «Я посетил страну, зашедшую в такой тупик и настолько переполненную ненавистью, что не могу представить себе в ней ни революционный, ни эволюционный выход» [303]. Не только в соседней Польше, но и в далекой Африке он ищет литовские следы: «Моя соседка по самолету рада, встретив первого в своей жизни литовца: ее дед приехал в Йоханнесбург из Литвы – „кажется, из местечка по названию Вильно“. Да и у меня самого дедушкин брат, Каролис Вайрас-Рачкаускас, был литовским консулом в Кейптауне. Тогда в Южной Африке жило 400 литовцев и аж 65 000 литовских евреев. Литовские евреи, к которым принадлежит моя собеседница, – достаточно многочисленная и влиятельная группа в ЮАР: предки лучшей тамошней писательницы Надин Гордимер тоже родом из Литвы» [304]. Иногда путешественник подсчитывает: «Отсюда до Вильнюса ровно десять тысяч километров» [305]. Он наблюдателен и самоироничен: «В киоске аэропорта вижу огромный портрет Ленина: это обложка советского журнала „New Dawn“ [306], распространяемого в Африке. На самой первой странице студентки Вильнюсского пединститута в национальных костюмах вручают генералу Ярузельскому студенческую шапочку. Вот и лекарство от ностальгии». [307]