Владимир Кожевников - Забытый. Литва

Потому Люба не посылала гонца во Владимир, вызывая удивление, граничащее с негодованием, всех, даже отца Ипата. И только когда примчался Алешка с вестью, что завтра князь будет здесь, гонец Любы отправился к Любарту.

На следующий день полк Бобра (теперь уже Дмитрия, а может, и...) вошел в Бобровку и, как было сказано, встречен был великим плачем. Воины хмурились, молча, крепко прижимали к себе детишек, которых подавали им на конь жены, матери, сестры. Видно, только здесь многим вполне представились размеры беды, обрушившейся на них.

Добычи не везли никакой. Правда, огромный табун коней, больше двух тысяч (собрали той ночью), сопровождал полк, каждый воин вел за собой двух, а то и трех в полной сбруе.

Дмитрий соскочил с коня у крыльца, провел ладонями по лицу сверху вниз, сдирая грязь, усталость, заботы и горе. Снял шлем. Любаня кинулась к нему, заплакала.

— Ну-ну... Что теперь? Теперь не вернешь. И слезами не поможешь.

— Да ведь жалко как!

— Жалко...

— Митя! Что же теперь с нами будет?

— Не знаю, не знаю... Как дети?

— С ними все в порядке, вон они.

— Ну и слава Богу. — Дмитрий обнял детей.

— Мить, я за Любартом вчера послала.

— Вчера?! Разве он не здесь уже?

— Я остереглась...

— А что? — Дмитрий уже понял и смотрел на нее с благодарностью.

— Вдруг бы он до твоего приезда тут распорядился.

— Ах ты, мудрец мой милый! Что бы я без тебя делал? — Дмитрий гладит ее по щеке, целует, у Любы слезы в три ручья, она хватает его руку, прижимает к глазам.

— Ну полно, полно... Пойдем к деду.

* * *

Любарт прискакал в тот же день к вечеру и, увидев Дмитрия, строго и недоуменно выкатил глаза: «Как?!»

Тот молча проводил его к дубовой колоде, заставил совершить все полагающиеся покойнику у язычников обряды, которым Любарт очень был не чужд, заставил выпить ковш браги за упокой, — а в брагу Любаня бросила горошину от отца Ипата, но не коричневую, а белую, — и усадил напротив себя. И заставил выслушать. От начала и до конца.

Во время рассказа Любарт хватил еще два ковша, загрустил, подпер щеку кулаком и, когда Дмитрий умолк, тихо так, почти прошептал:

— Как бы там ни было, теперь мне хана. Такого Олгерд не прощает.

— Да что ты! При чем тут ты?!

— Я тебя прикрыть должен. Без меня он тебя вообще... — Любарт махнул пальцем у горла, — голову снимет! Я заступлюсь — Волынь помощи лишит. Самим придется оборачиваться.

— Что ж он, не поймет, что мы ему битву спасли? Вообще все спасли.

— Поймет. Но тем хуже для нас. Он нам кругом обязан получается. А такого Олгерд не терпит.

— Ну и что мне теперь? В омут головой?

— В омут... Не спеши. Ты мне еще пригодишься. Во как пригодишься! Но на расположение Олгерда теперь до конца жизни не рассчитывай. Понял?

— Понял. А ты-то что решил?

— Насчет чего?

— Насчет всего. Воевода у тебя погиб! Большой боярин! Полк без головы оставил, имение без хозяина... Кому полк? Куда имение? Как дальше?

— Дмитрий выговорил эти мучившие «кому», «куда» и «как» и почувствовал облегчение, перевалив заботу на Любарта.

— А-а! Я всю дорогу думал. А ведь еще про твои фокусы не знал. С ними-то тем более...

— Что?!

— Не обессудь, но...

У Дмитрия упало сердце: «Все! Придется к отцу выметаться».

— ...но теперь тебе отсюда пока никуда! Для князя, пожалуй, нелестно, но что поделаешь. Поживи тут, похозяйствуй, пока отец (об Олгерде, сам понимаешь, я не говорю), так вот, пока отец не найдет тебе приличествующий удел. У тебя ведь тут все налажено, жаль, небось, бросать. А? — И Любарт как будто даже просительно заглянул ему в глаза.

У Дмитрия гора свалилась с плеч:

— То есть ты Бобровку хочешь оставить на меня?!

— А ты что, против? Я тебе еще пяток деревень подкину, если считаешь, что несолидно.

— Нне-ет, я не против... — Дмитрий смутился, запнулся. «Вот как оно поворачивается! Выходит, нужен я ему, очень нужен... Даже, вон, обидеть боится!.. А у отца? Намного ли он богаче меня со всем своим княжеством? Что я у него поимею? Войско? По сравнению с дедовым полком все новогрудское войско... И там все сначала придется, да и позволят ли? А тут все по-моему, все мое. И слава Богу! Однако... Раз предлагает — не упускай!» Тяжело вздыхает:

— Что ж, для солидности надо что-то, конечно... Ты ведь сам Гедиминович. А Бобровку бросать... менять... на что? Понять еще надо. Я останусь!

— Хорошо! — Любарт поднимает ковш. — Бобровкой владей, пока сам не захочешь переменить что-то. Ты, я считаю, большего достоин, хотя бы как князь, не говоря о делах, тобой с дедом для меня свершенных, но пойми, я просто не могу ничего, разве вот пяток деревень.