Андрэ Моруа: Путешествие в страну Артиколей

Лучшие из Артиколей — святые, живущие в вымышленных, их воображением созданных мирах. Все их желания, чаяния направлены лишь на то, что бы достигать совершенства в произведениях искусства. Высочайшим жизненным достижением мнится Артиколям уподобление великим, чтимым на острове Майяне Артиколям, как Флобер (у многих Бео имеется бюст этого французского писателя), как Шелли — в храме, воздвигнутом английскому поэту, мы видели мраморную статую, изображающую его совершенно голым, — или Марсель Пруст: в годовщину его рождения в местном театре торжественный спектакль, и майянские артисты читают избранные страницы из его произведений. Между живыми Артиколями наиболее чтимый поэт — Альберти. Всю свою жизнь он вынашивал поэму в тридцать стихов, которую зачал в восемнадцать лет и закончил на семьдесят втором году своей жизни.

Строго жертвенный характер жизни на Майяне дополняет свято выполняемые обязательства. Раз в неделю дается драматический спектакль в театре или концерт в так называемой Исполинской Аудитории. Спектакли и концерты даровые и носят характер народного празднества. Первые ряды отведены Артиколям. Присутствие всех Бео обязательно. Нарушение обязательства не влечет за собою кары, но для выполнения его достаточно и авторитета общественного мнения. На Бео, который не любит, не чтит ни музыку, ни литературу, смотрят, как на пария. Артиколи не садятся за его стол, не принимают его угощения. Другие Бео презрительно отворачиваются от него. В конце концов жена, дети все-таки уламывают его и заставляют хотя бы притворяться благоговеющими перед искусством.

Тайны искусства чтятся здесь совершенно так, как в других странах тайны религии.

Самый знаменитый драматург Майяны — Пьедро Санд- зони. Пьесы его прекрасны, но так туманны, что большинство Бео их не понимают. Это только усиливает их благоговение перед Сандзони. Событие, свидетелями которого привелось нам быть в дни пребывания на Майяне, показалось нам особенно характерным, почти символическим выражением отношений Бео к Артиколям.

Любимейшая Садзони исполнительница главных женских ролей в его пьесах, Ноэми, актриса с сильным, артистическим темпераментом, играла обычно в состоянии экстатическом, в каком-то трансе. Чтобы вызвать в себе этот необходимый ей для творчества нервный подъем, она наказывала своей горничной, чтобы на дверях ее театральной уборной выведено было имя той героини, какую она играла в тот или иной вечер. Однажды горничная забыла переменить надпись, и Ноэми вышла на сцену, одетая и загримированная для роли, которая не входила в новую пьесу, объявленную на афише.

Товарищи по сцене, получая лишенные смысла реплики, пытались обратить внимание Ноэми на их растерянность, знаками давали ей понять, что она в заблуждении, что говорит совсем не то, что надо было говорить по ходу пьесы; Ноэми ничего не замечала.

Пьедро Сандзони, находившийся в театре, застыл от ужаса и хотел было уже броситься на сцену и остановить спектакль. Но оглянулся на задние ряды, и убедился, что ничто не смущает благожелательного внимания публики. Акт доигран был до конца, занавес опустился под шумные аплодисменты Бео. Из долетевших до Сандзони фраз, какими обменивались Бео, он узнал, что по их мнению, это самая сильная из всех его пьес.

Цензура Артиколей воспретила воспроизведение этого эпизода в местной газете. Пьеса напечатана была так, как исполнялась в этот вечер. Заменив роль пьесы другой, этой пьесе совершенно не отвечавшей, Сандзони дал ей и новое имя: «Лицо из другого мира». Пьеса эта долго не сходила с репертуара, и нам с Анной тоже очень понравилась. Закулисную ее историю мы узнали от мистрис Александр.

Она же рассказала нам, что несколько лет уже молодые Бео, по природе своей бунтари, увлекались новой модой, грозившей печальными последствиями: отрицание значительности Артиколей. Эти Бео осмеливались называть Артиколей паразитами, высказывали желание освободить от них остров, по крайней мере, лишить их привилегий и заставить их жить трудом своих рук. Во главе этой молодежи стоял некий Самфогг, Артиколь-дегенерат, проповедовавший своим ученикам, что жизнь важнее искусства. Этих молодых бунтарей называли Биофилами, и все, конечно, относились к ним с презрением, как к людям глубоко безнравственным. Идеи их, впрочем, широкого распространения не имели, оттого что, едва женившись, Биофилы входили опять в колею нормальной жизни.