Александр Дюма - Ущелье дьявола

Христина проводила барона в библиотеку Юлиуса, а сама ушла. Начало уже смеркаться, а Юлиуса по-прежнему не было. Барон направился в комнату Христины и устроился там с бумагами. Вдруг она испустила пронзительный крик. Одно из стенных украшений повернулось, за ним открылся проход, и появился Самуил Гельб. В первую минуту Самуил увидел только белое платье Христины и не заметил барона, сидевшего в тени. Он подошел к Христине и поприветствовал ее с холодной учтивостью.

– Извините меня, сударыня: я не мог явиться раньше и, вероятно, сильно опоздал. Я был в Гейдельберге. Вернувшись в Ландек, я по положению сигнального звонка увидел, что вы меня звали, и вот я явился. Чем я могу быть вам полезным? Но прежде всего позвольте поблагодарить вас за то, что обратились ко мне.

– Вас вызвала не Христина, а я! – сказал барон, поднимаясь с места.

Самуил не мог скрыть изумления. Но силой воли он подавил эмоции.

– Барон Гермелинфельд! Великолепно. Имею честь приветствовать вас, господин барон. – Потом, повернувшись к Христине, он сказал: – Так вы затеяли со мной игру, сударыня? – Он горько усмехнулся. – Расставили мне ловушку? Хорошо, пусть будет так! Увидим, кто в нее попадется – волк или охотник.

– Вы еще смеете угрожать? – негодующе вскрикнул барон.

– А почему нет? Тем более что прежде можно было сказать, что я злоупотребляю своей силой против ее слабости – мужчина против женщины! Но теперь против меня вы оба. Примите в расчет и то, что я оставил графиню в покое и решительно ничем не раздражал ее. Спрашивается, кто же нарушил перемирие – я или она? Кто возобновил войну? И вот я считаю, что у меня теперь вполне развязаны руки. Я благодарен вам за этот вызов.

Христина бросила на барона взгляд, в котором читалось: «Ведь я же вас предупреждала».

– Милостивый государь, – проговорил барон Гермелинфельд сурово, – до сих пор я был с вами снисходителен, но теперь я уже не прошу более: я приказываю.

– А, – отозвался Самуил, – и что же вы приказываете? И почему вы приказываете мне?

– Узнаете ли вы вот это, милостивый государь? – спросил барон, показывая Самуилу платиновую бутылочку, которую ему передала Гретхен.

– Эту бутылочку? Узнаю ли я ее? Да и нет. Не знаю… может быть.

– Милостивый государь, строго говоря, я обязан немедленно донести о совершенном вами преступлении. Вы понимаете, что меня останавливает. Но если вы не избавите раз и навсегда мою дочь от ваших чудовищных угроз, если вы не исчезнете из ее жизни и из ее мыслей, то, клянусь Богом, я отложу в сторону всякое снисхождение к вам и воспользуюсь страшной тайной, которую знаю. Вы не верите в божественное правосудие, но я заставлю вас поверить в правосудие людское!

Самуил скрестил руки и с издевкой сказал:

– А, вот как! Вы это сделаете? Ей-богу, мне хотелось бы посмотреть на это. Вы обещаете, что заговорите? Ну что ж, тогда я тоже заговорю! Вы думаете, что мне нечего сказать? О, вы ошибаетесь! Обмен речей между обвинителем и обвиняемым обещает быть весьма поучительным. А мне есть что сказать, слышите? Обвиняйте же меня, и ручаюсь вам, что я ничего не буду отрицать. Совсем напротив.

– О, какой гнусный цинизм! – воскликнул ошеломленный барон.

– Вы на меня нападаете, а я защищаюсь. Разве я виноват, что наши силы не равны? Разве я виноват, что вы рискуете всем, а мне нечего терять? Разве моя вина, что я не рискую ни именем, ни семьей, ни богатством, ни репутацией, ни положением, а вы, наоборот, рискуете всем? Вы добиваетесь дуэли между нами. Так разве я виноват, что вы даете мне простор для нападения, а я тонок, как острие бритвы? Что же мне еще остается сказать вам? Только одно: господин барон, извольте стрелять первым.

Барон Гермелинфельд с минуту молчал, смущенный такой дерзостью. Овладев, наконец, собой, он произнес:

– Хорошо, пусть будет так! Даже на таких условиях я принимаю ваш вызов, и мы увидим, на чьей стороне будет правосудие и общество.

– Правосудие! Общество! – повторил Самуил. – Я им скажу то же, что говорю вам. Вы первые напали на меня, первые начали теснить меня. Разве это моя вина?.. Разве я принадлежу к этому обществу, которое отвергло меня? Чем я обязан этому правосудию, которое бросило меня на произвол судьбы? Я не законный сын, не наследник, не благородный потомок благородного отца – словом, я не дитя с точки зрения закона и религии. Я не Юлиус. Нет, я Самуил, я дитя любви, сын каприза, наследник порока, в моих жилах только клокочущая пена крови моего отца. Пусть Юлиус олицетворяет собой чистоту, честность и добродетель своего официального отца, я же – пыл, возмущение, порочное увлечение моего неизвестного отца. Суд примет это в соображение. Назовите мое поведение каким угодно именем. Говорите, что я совершил преступление. Пусть так. А я, со своей стороны, заставлю судей делать выбор между тем, кто совершил преступление, и тем, кто породил преступника.