Сергей Мец - Лавка дядюшки Лика

Сильно сказано, правда! – спросил, оглядывая нас, дядюшка Лик. – Тогда я тоже порадовался красоте формулировки, и только гораздо позже понял, что не мне принадлежали эти слова, и я сам всего лишь актер, которому удалось в тот момент мастерски сыграть эту крохотную ролишку. Но когда я это понял, в день, не помню уж и какой, началась новая, одна из самых позорных глав моей биографии, и была она таковой только по одной причине – собственно, об этом я больше всего и хотел вам рассказать.

Я возгордился неимоверно, жил в полной уверенности, что могу объяснить все, любое явление природы или поступок человека, и не важно, хватало мне на это знаний, хотя бы по истории. Сколько раз я попадал впросак, сколько раз приходилось краснеть, но каждый раз, стоило лишь минуть часу-другому с момента позора, как я уже снова приобретал былую уверенность, полагая, что это не я ошибся, а просто тем, кому я вещал, не явлено было откровение, как мне.

Вот уже и друзья стали меня избегать, среди них пополз слушок, что я не совсем в себе – дядюшка Лик повертел пальцем у виска. – Но еще не все было потеряно, как оказалось. Мне достало ума и характера самому понять, куда я стремительно удаляюсь, в какую темноту. Вы знаете, оттуда не возвращаются, как правило, там комфортно и покойно – никто тебя не трогает, а если ты смиришься с отсутствием собеседников и удовлетворишься общением с себе подобными, то и возвращаться не захочешь, останешься там навсегда. Впрочем, существует некая грань, переступив которую ты перестаешь даже задумываться над подобной альтернативой, но мне удалось остановиться у самого «порога». И я замолчал.

Продолжалось это довольно долго, до тех пор, пока я не вернулся в круг друзей, где меня без объяснений приняли, лишь первое время иногда с опаской поглядывая, стоило мне только открыть рот, но потом все успокоились, ведь я не говорил ничего, кроме «налей», «передай, пожалуйста» или «пойдем ко мне». Но мыслительный процесс продолжался – мощный, круглосуточный поиск смысла всего сущего, исследования собственных состояний, в первую очередь того периода, из которого я только-только вышел.

Может показаться, что это мое молчаливое существование и непрерывные внутренние диалоги весьма похожи на то состояние, от которого я смог убежать, но это совсем не так. Там было затмение, убежденность в собственной правоте, а тут – поиск, отрицание догм и ударная критика любой мысли, пусть даже и казавшейся непреложной истиной, аксиомой. Мне вообще никогда не был понятен человек, которому было бы скучно с самим собой – по-моему, лучшего собеседника, друга и интересной личности не сыскать. Да и кто, как не он, скажет истинную беспримесную правду о тебе самом, любом проявлении этой самости, и не стесняясь быть неправильно понятым врежет правду открытым текстом. Сколько бы ты сам не пытался заткнуть ему рот, сбросить на самое дно самого глубокого ущелья из существовавших когда-либо, голос этот точно донесется до тебя, хочешь ты этого или нет.

Имели бы мы возможность видеть альтер эго людей, перед нами выросла бы бескрайняя толпа бомжей, нечесаных, немытых, сидящих или лежащих на обочинах той дороги, и глядящих потускневшими взглядами на небольшую горстку ухоженных, гладко выбритых, а иногда и с бородками, полных достоинства персонажей, которые проходят мимо. В тот мой молчаливый период я как раз и начал холить и лелеять собственное эго, беседовать с ним, внимательно прислушиваться, и обнаружил массу удивительных вещей.

Оказалось, например, что я с легкостью менял свои убеждения – из псевдо-марксиста вдруг становился псевдо-христианином, потом псевдо-агностиком и затем, соответственно, надевал на голову корону человека мира, как это ни смешно звучит. И все было настолько фальшиво, что словами не передать, как не передать и ту глыбу стыда за все наговоренное некогда, которой я был просто раздавлен. А вскоре произошла самая важная встреча в моей жизни, я оказался тут, впоследствии принял дела, и теперь, вот, передаю их. Не знаю, радоваться мне или печалиться, но человеческая натура сложна, потому и чувства мои смешаны – и того, и другого понемногу.

Дядюшка Лик вновь попросил месье Фрира наполнить рюмки, мистер Пик как раз подал на стол уже готовый шашлык, мы выпили и принялись за нежнейшее мясо и сочные кебабы, истинным мастером приготовления которых был помощник хозяина лавки. Покончив с трапезой, мы предались чаепитию и табакокурению, месье Фрир помог мистеру Пику убрать со стола, и вскоре на нем появились фрукты, ягоды, пузатые бокалы и бутылка коньяку.