Жоржи Амаду - Лавка чудес

Один из крупнейших писателей современности, член Всемирного Совета Мира, лауреат международной Ленинской премии «За укрепление мира между народами» Жоржи Амаду (род. в 1912 г.) широко известен советскому читателю. Начав с романов, посвященных жизни бразильского крестьянства и его борьбе с помещиками – «Какао», «Жубиаба», «Пот», где воссоздавалась яркая картина быта и нравов простых бразильцев, Амаду остался верен своей излюбленной теме на протяжении всего творческого пути. Хотя действие последующих романов – «Габриэла», «Старые моряки», «Дона Флор и два ее мужа», «Пастыри ночи», «Тереза Батиста, уставшая воевать» – уже перенесено в город, героями по-прежнему являются простые люди с их богатым духовным миром, свободной, раскованной фантазией, противостоящие буржуазной среде, буржуазному миропониманию. К этой группе романов можно отнести и «Лавку чудес» (1969). Спор, который ведет в этой книге Педро Аршанжо, уже несколько десятилетий ведет сам Амаду, занявший непримиримую позицию в полемике между прогрессивными и реакционными кругами бразильской интеллигенции по вопросу о неграх, об их влиянии на развитие культуры. Писатель как бы доверяет своему герою спорить, снабдив его аргументами – идейными, историческими, фольклорными. И не случайно так много места в романе уделено описаниям обычаев, обрядов и культовых церемоний, пришедших в Бразилию из Африки. Амаду и Педро Аршанжо твердо убеждены: бразильский народ создал и продолжает создавать самобытную культуру, а отнюдь не более или менее удачное подражание «цивилизации белых».

Не прошел романист и мимо самых злободневных вопросов современности. Его произведения «Луис Карлос Престес», «Подполье свободы» ярко и образно повествуют о борьбе бразильских коммунистов в годы правления диктаторов фашистского толка. Национальное и классовое, по глубокому убеждению Амаду, не противоречат друг другу: именно труженики Бразилии сохраняют и развивают национальную культуру, именно в их среде проявляются лучшие стороны национального характера.

На широком просторе Пелоуриньо мужчины и женщины учатся сами, учат других. Обширен этот университет: раскинулся, расползся он по Табуану, Портас-де-Кармо, Санто-Антонио-Алендо-Кармо, по Байша-дос-Сапатейрос, по рынкам, по Масиелу и Лапинье, по Ларго-да-Се, Тороро, Баррокинье, Сете-Портас и Рио-Вермельо – повсюду, где мужчины и женщины обрабатывают металл и дерево, варят травы и корни, смешивают свои шаги, ритмы своих песен, свою кровь. А из смешения этого возникают новый цвет и новый звук, рождается новая, прежде невиданная, ни на что не похожая пластика.

Там гудят барабаны атабаке и агого, там гремят бубны, погремушки и пустотелые, выдолбленные тыквы-кабасы, там эти убогие инструменты исторгают прихотливые ритмы, щедрые мелодии. Там живет народ Баии, там рождается музыка, там начинается танец:

Там, рядом с церковью Розарио-дос-Претос, основал когда-то Будиан свою школу ангольской капоэйры [1]. Сюда, в этот дом, пять окон которого всегда распахнуты на Ларго-да-Се, приходят под вечер, после работы, его ученики: они устали после трудового дня, но шутят и пересмеиваются. Под гул беримбау [2]наносятся и отбиваются удары, проводятся приемы, их не счесть, и каждый ужасен, каждый неотразим: вот «мельница», вот подножка, вот подсечка, вот захват, вот зацеп, вот удар головой… Юноши ведут игру. Откуда только не вывезены эти удары, приемы и броски – голова пойдет кругом: из Сан-Бенто Большого и Сан-Бенто Малого, из Санта-Марии и Каваларии, с Амазонки, из Анголы и скольких еще мест, боже ты мой! Здесь, в Баии, искусство ангольской капоэйры обогатилось и преобразилось: капоэйра все еще борьба, но уже и танец.

А местре [3]Будиан легок, проворен и быстр, как дикая кошка, нет ему равных в силе и ловкости, никто не устоит против него, ничей удар его не настигнет – так стремителен он и прыгуч. В зале искусство свое показывают, талант свой доказывают большие мастера: Боголюб, Лодочник, Шико Лом и Антонио Везунчик, Большой Захария, Пейшото Плешь, Семь Смертей, Шелкоус и Кудряш, Висенте Привереда, Дюжина, Тибурсиньо, Шико Отдай, Заводила и Баррокинья, тот самый, о ком поют: