Сергей Мец - Лавка дядюшки Лика

Мы довольно долго дружили, но я так и не понял до сих пор, откуда у ребенка такая прозорливость и знание тонкостей психологии в этом возрасте. Знаете, я только позже понял одну удивительную вещь про него – он никогда не жалел ничего для других, отдавал, да не просто отдавал, а всегда готов был отдавать, вот что поразительно.

Взгляд у него был интересный – большие, широко открытые глаза излучали такую восторженную детскость, какой я не видел никогда после, и вместе с тем, он изучал человека, с которым встречался, причем, вот поверьте слову, радостно изучал, ему это доставляло неописуемое удовольствие. Уже взрослым, вспоминая его, никак не мог понять, каким удивительным образом человек, ребенок может отдавать себе отчет в свойствах своего характера, да еще и посмеиваться над ними.

Но однажды я вспомнил фразу его бабушки, которая как-то, утомившись присматривать за своим внуком-фейерверком, в сердцах сказала его матери, своей дочери, когда та вернулась с работы: «В этом ребенке ничего человеческого нет!». До сих пор вспоминая это, смеюсь, но на этом мои воспоминания о друге детства заканчиваются, потому что мы вскоре переехали в новую квартиру и больше с автором моего нынешнего имени не встречались. Но прозвище закрепилось за мной, и меня так частенько называли родители, и даже в школе порой учитель вызывал отвечать, говоря: «К доске пойдет дядюшка Лик», чем приводил класс в неописуемый восторг.

Много лет спустя, гуляя по маленькой площади в каком-то морском южном городке, я вдруг встретился взглядом с совершенно незнакомым мне человеком, и не представляете, насколько это был тот самый взгляд. Я даже остановился, не в силах поверить в это, буквально на мгновение потеряв ощущение действительности, но человек уже бесследно растворился в толпе. А на второй день начались те удивительные события, которые и привели меня в этот сад три с лишним десятилетия назад, открыв для меня тот путь, к которому я безотчетно стремился всю свою юность и первые годы молодости.

Как и вы, сеньор Конти, я очень увлекался историей, литературой и музыкой, был запойным чтецом, пытался собрать ансамбль и прославиться на весь мир подобно «битлам», но все никак не мог определиться с делом жизни, так это называется в обиходе. Я уже говорил вам как-то, что родители неправильно понимают свою функцию по отношению к детям, и я не исключительный в этом смысле ребенок – свою кривую дорожку, по которой меня пустили родители, я преодолел очень поздно, потратив целых десять лет жизни на метания и поиски подсказчика.

Ох и тяжело же было – ты словно живешь в каком-то вербальном вакууме, и что бы ты кому ни говорил, каждый раз казалось, что в ответ слышишь «сам ты идиот», хотя ничего такого никто и не говорил. Пытаешься объяснить, мол, я же вот это имел ввиду, а не то, что вы подумали, но – тщетно, собеседник отворачивается и уходит, больше не желая общаться. Так постепенно начал развиваться комплекс, с которым я было начал бороться, но не успел и опомниться, как приобрел комплекс борца с комплексом, тут же плюнул на это дело и продолжал жить как живется – веселиться, гулять с девочками, читать запоем и мечтать о карьере рок-звезды.

Дядюшка Лик попросил месье Фрира налить, предложил всем «предаться наслаждению», имея ввиду суп, запах которого вызывал просто неимоверное слюноотделение, мистер Пик отправился к казану, мы выпили, чокнувшись, и на некоторое время над столом воцарилось молчание. «Что-то особенное сегодня, просто язык проглотишь!» – сказал дядюшка Лик, отодвинув от себя большую глубокую пиалу, которую мы на среднеазиатский манер называли каса, а суп – шурпой, и закурил самокрутку. После того, как месье Фрир поставил на мангал дюжину палочек шашлыка, а затем разлил по рюмкам живительной влаги, и мы выпили, дядюшка Лик продолжил свой рассказ-тост.

– Я точно помню тот момент, когда впервые получил сигнал, правда, я понял это гораздо позже. Работал я тогда в издательстве, приходилось часто задерживаться на работе за полночь, и если не успевал на последний служебный автобус, который развозил сотрудников по домам, шел пешком к бабушке. Она жида неподалеку, в самом центре города в маленькой квартирке, и страшно не любила мои ночные приходы, ворчала и кряхтела всю ночь.

Вот однажды, проснувшись утром, я сидел за столом, завтракал, и мы с бабушкой говорили на какие-то ничего не значащие темы. Вскоре, как обычно, после того, как она перемыла косточки всей родне, раскритиковала каждого в отдельности, речь перешла на старческие болезни, бабушка, которой было уже под девяносто, сказала грустно: «Столько жить нельзя». Я в ответ, даже не прекратив жевать, самым серьезным тоном и с изрядным апломбом, так свойственным молодым людям, произнес: «Баб, ты не автор сценария и даже не режиссер, твоя задача – сыграть талантливо свою роль».