Сергей Мец - Лавка дядюшки Лика

Все молча наблюдали за всеми этими церемониальными действиями, не проронив ни слова, и только сделав по глотку удивительно вкусного чая, приступили к неторопливой беседе. Первым заговорил хозяин юрты.

«Я уже несколько дней как слег – начал он. – С каждым днем мне все хуже, и я чувствую, что жизнь меня вскоре покинет. Все эти дни я почему-то был уверен, что вы приедете, ждал вас и рад, что нам удалось увидеться». Видно было, что ему трудно говорить, он сделал небольшую паузу и затем продолжил, обращаясь к дядюшке Лику: «Я рад, что мне удалось познакомиться с вашим наследником, и вижу, что он достойный человек. Теперь я спокоен – моя семья не останется без присмотра. Брат мой прекрасно о них позаботится, он хороший человек, но все-таки совет и моральная поддержка доброго человека всегда очень важна».

Я слушал эти слова и никак не мог понять поначалу, что же меня так удивляет в речи этого человека, как вдруг поймал себя на мысли, что слышу прекрасный, практически, литературный язык, что и вызвало удивление, ведь основная масса встреченных мною тут людей говорила на каком-то жутком сленге, даже его родной брат. Но не только это казалось удивительным – за последние сутки я дважды побывал в этой стране, временной разрыв составил всего лишь десять с небольшим лет – срок мизерный по историческим меркам – но какая же разница была между тем, что я видел вчера, и тем, что увидел сегодня. Даже не так – не увидел, а услышал, поскольку увидел я тех же самых людей, в каждом взгляде которых была написана покорность судьбе и ожидание чуда, все помыслы которых были направлены на поиски возможностей для пропитания своих семей, на зарабатывание средств для оплаты жилья и образование детей, на многочисленные взятки, которые приходилось давать любому мало-мальски значимому в государственной иерархии чиновнику. Это у них называлось жизнью, они просто никогда не знали никакой другой, и отражением ее был язык, на котором они разговаривали – теряющий свою привлекательность и разнообразие, красоту и своеобычие, и все больше становящийся каким-то производным от того языка, что бытовал тут прежде. И вот на этом фоне речь умирающего хозяина юрты слушалась прекрасной поэмой средневекового поэта, сложенной в честь любимой девушки – изысканной и вместе с тем простой, возвышенной и одновременно рассказывающей об особенностях прелестных черт лица и фигуры его земной возлюбленной.

«Поверьте, друзья, я совсем не боюсь – продолжал хозяин юрты, – даже не понимаю почему. Я абсолютно спокоен, мало того, я как будто даже рад, и не могу сам себе объяснить причину этой радости, хотя не первый день уже пытаюсь разобраться со своими чувствами и мыслями. Это очень странно, я всегда думал, что все это будет происходить гораздо более мучительно, что должно быть жутко страшно перед вечным мраком, а теперь почему-то мне и мрака-то никакого впереди не видится. И знаете, я разобрался наконец, в чем же причина, я вспомнил о своем навязчивом сне, который повторялся почти каждую ночь много лет назад, а потом вдруг прекратился, и я о нем совсем позабыл. И вот теперь вспомнил все до мельчайших подробностей, словно все это происходило со мной, и могу в точности описать каждую деталь тех помещений, где это все происходило. Но даже не это самое главное, хоть и чрезвычайно удивительно.

Самое интересное, что этот сон мне снился очень часто во время исхода людей отсюда, а когда последний человек уехал, и мы с семьей переселились в юрту поближе к тому месту, где я начал рыть канал много лет назад, в ту же ночь показ, теперь я могу это утверждать – именно показ, вдруг и прекратился. И когда я вспомнил этот сон, я перестал переживать, успокоился и теперь просто жду конца, и радуюсь вашему приезду. Я вам расскажу сон, но прежде давайте покушаем. Помните, я говорил, что знал о вашем приезде, и в ожидании гостей попросил сына перед уходом на работу зарезать барашка, жена приготовила нечто особенное, так что справим мои поминки вместе».

Хозяин юрты весело рассмеялся, тяжело закашлявшись, и долго еще шутил по поводу необычности сегодняшнего застолья. Мы все вторили веселью, только его брат тяжело вздыхал, иногда улыбаясь особенно удачным шуткам, но его лицо тут же возвращалось к выражению озабоченности и на нем отражалось все понимание трагичности ситуации. Минут через десять он сказал, что не мешало бы съездить за племянником, чтобы с отцом посидел, и уже попытался было встать, но старший брат остановил его, сказал, что это еще успеется, он же хочет, чтобы его историю услышали все. «И ты тоже» – сказал он.