Олесь Донченко - Лукия

Беда подкралась нежданно-негаданно. Качнулся стул, на котором стояла Лукия, девочка задела рукой голубую вазу. Ваза тяжело наклонилась набок и рухнула на пол. Раздался ужасный треск, полетели во все стороны осколки.

Девчурка больно закусила губу. Объятая страхом, она так и застыла над голубыми черепками. Круглолицый мальчик с белыми крылышками и перебитыми ногами, казалось, лукаво улыбался с пола.

Девочка поднялась, прислушалась. В доме стояла тишина. Треск разбитой вазы лишь на мгновение нарушил покой полутемных залов. Но вот за дверью Послышался хриплый звук, похожий на стон пытаемого человека. Это пробили в столовой стенные часы. Снова тишина. Лукия со страхом посмотрела на дверь. Не слышен ли стук трости старой графини?

И только она так подумала — ясно услышала шаги в коридоре.

Шаги быстро приближались. Вот заскрипели ступени, ведущие в столовую...

Лукия спряталась в углу, притихла. Легонько стукнула дверь. Девочка испуганно вскрикнула. Но тут же испуг сменился радостью. На пороге стояла Рузя.

— Рузя!

— Лукия!

Горничная сразу увидела разбитую вазу и ахнула. Она, казалось, испугалась еще больше, чем сама Лукия. Лицо Рузи побледнело, дрожащими пальцами она перебирала черепки...

— Как это ты?.. — слетело с ее губ. — Надо сейчас же все убрать. Графиня, может, день-другой сюда не наведаться. Но потом...

Горничная посмотрела на Лукию и не договорила. Все было без слов понятно.

— Ой, бедная ты моя!.. Мне даже страшно за тебя. — Рузя начала быстро собирать осколки в белый передник.

Когда стемнело, они вместе с Лукией незаметно вынесли остатки голубой вазы в сад и там забросили их в заросший колючим терном ров.

В этом месте густой сад был запущен, вокруг старых дуплистых яблонь росла высокая трава. Сонные тюльпаны тянулись из травы к луне, в кустах дикой смородины печально мерцали зелеными фонариками светлячки. Низко над землей между яблонями носились летучие мыши, а где-то наверху прогудел поздний жук-рогач.

Лукия опустилась на холодную траву.

— Не могу я домой идти, Рузя. Страшно мне. Может, графиня уже узнала обо всем...

Рузя успокаивала девочку. Но как тут утешать, когда у нее самой сжалось сердце от страха? Страшно накажет Лукию старая графиня. Не простит ей разбитой драгоценной вазы...

— Не пойду я, — сказала Лукия, — Не пойду, Рузя.

— Что же это ты, здесь ночевать будешь? А завтра? Хуже будет.

— Нет, Рузя. Может... может, я убегу...

— Убежишь? Глупенькая! Некуда бежать.

— А в лес... В... поле...

— Пропадешь! Никому ты, Лукия, не нужна. Как-нибудь стерпишь наказание... Может, все обойдется.

Поздно вернулась в тот вечер Лукия в графский дом.

Три дня Лукия была сама не своя. Она как тень блуждала по коридорам и комнатам. Словно тень прислуживала старой графине, украдкой заглядывала ей в желтые ястребиные глаза — не знает ли она уже про голубую вазу?

Графиня, должно быть, заметила, что девочка ведет себя как-то странно, необычно, потому что спросила:

— Что это ты, не выспалась? Все у тебя из рук валится.

Лукия покраснела, потом побледнела, глотнула слюну, поперхнулась.

Порою девочка убеждала себя, что ничего страшного не будет, выругает ее графиня, накричит, может, даже тростью замахнется, но не съест же ее...

Всплыло яркое воспоминание о случае с отдельной кроватью. Ведь спасла ее тогда богородица от наказания. Смилостивилась. Не для того же отдала она Лукию старой графине, чтобы девочка здесь снова познала пытки. Лукия ожила, точно стебелек, напоенный росой.

Когда вокруг никого не было, девочка прокрадывалась к домашней церкви. Здесь перед закрытой дверью она опускалась на колени и, обращаясь к деве Марии, горячо шептала слова молитвы. А по ту сторону закрытой двери церкви ей чудилось таинственное шлепанье босых ног по кафельному полу, глухой старческий кашель. Не матерь ли божья ходит по церкви, не седой ли бог Саваоф сошел с иконы, похаживает из угла в угол и, заглядывая в алтарь, простуженно покашливает?

Лукия шла к старой графине сама не своя. Желтые ястребиные глаза останавливались на девочке, как бы стремясь пронзить ее насквозь, в душу залезть. Порою казалось, что графиня все уже знает. Но почему тогда она молчит? Почему? От ее молчания становилось еще страшнее.

Наконец Лукия не выдержала.

— Пани, —заплакала она, —я... я никогда больше не буду...

Графиня отложила в сторону французский роман, который читала, удивленно посмотрела на девочку.